Женщины Девятой улицы. Том 2

«Кедровый бар» был чистым холстом, который художники каждый день, с десяти вечера до четырех утра, расцвечивали и оживляли своими спорами, разговорами, смехом, а иногда и потасовками. В эти часы для художников, которые пили здесь пиво за пятнадцать центов или сидели в кабинках в задней части бара, поедая спагетти за доллар, это унылое место становилось волшебным и совершенно необходимым, иногда единственным убежищем, местом, куда они могли войти, обремененные проблемами, и немедленно почувствовать себя намного лучше[338]. И дело было не в алкоголе — поначалу художники пили не так уж и много. Дело было в дружеской атмосфере. «Клуб», расположенный неподалеку, служил прежде всего форумом для обмена мыслями и идеями. А в «Кедровом баре» художники собирались, чтобы повеселиться. «Если бы меня спросили, где я писал диссертацию, я бы сказал, что в “Кедровом баре”, — говорил Джо Стефанелли, один из художников, получивший образование по программе льгот для ветеранов. — Тамошний дух товарищества был электрическим… импровизированные встречи и чудесное общение скоро стали предметом острой зависти журналистов, писавших об искусстве; это было место, где дух товарищества превратился в братство»[339]. А по словам Джорджа Макнила, этот бар напоминал — не по внешнему виду, а по своей функциональности — одно из кафе в Латинском квартале XIX века, где за столиком можно было увидеть молодого Моне, внимающего своему старшему коллеге, Курбе.

Нечто подобное было и в «Кедровом баре». Если ты верил в будущее, в великое будущее искусства, это было место для тебя. Туда не заходили большие шишки, там не было коллекционеров или серьезных критиков. [Художники] приходили туда за эмоциональной поддержкой, ради дружеского общения и всего такого, а затем шли домой и писали. Там никто не разглагольствовал на заумные темы, никто не нес пурги типа «в чем смысл искусства»… Все знали, что это отличное место, место для тебя[340].

А во главе большого семейства «Кедрового бара» стояла Элен; она была матерью и магнитом для художников вроде Грейс, нуждавшихся в жилетке, в которую можно было поплакаться, в мудрых советах или просто в чем-то, над чем можно посмеяться. Молодым художникам, особенно женщинам, чтобы стать сильнее и решительнее, иногда достаточно было просто посидеть рядом с Элен и посмотреть на нее. Элен считалась основным игроком на нью-йоркской арт-сцене, и вовсе не потому, что она была миссис Билл де Кунинг, а из-за ее собственной мощной личности и немалых достижений на ниве творчества[341]. В начале 1950 года имя Элен регулярно появлялось под важными и интересными статьями в ArtNews, которые читал каждый человек в их кругу и даже за его пределами — в большом мире искусства. В феврале журнал опубликовал ее большой материал «Ганс Гофман пишет картину» с фотографиями Руди Буркхардта; автор обменивалась мудростью и остроумием с уважаемым маэстро[342]. («Гофману чрезвычайно нравилось писать в присутствии фотографа и красивой Элен, — рассказывал Руди. — Он всё болтал, болтал, болтал да заигрывал с Элен. Называл ее Эленхен. Ганс был тем еще фруктом»[343].) В тот период Элен, по сути, была единственным голосом арт-сообщества Нью-Йорка, она была единственным художником, который писал для ArtNews и, следовательно, мог рассказывать миру о трудностях своих коллег, о крайней чувствительности и муках человека, стоящего перед холстом в одиночестве в своей мастерской[344].

Кроме того, благодаря тесным отношениям с Томом Гессом Элен сумела перенаправить фокус его журнала: ArtNews стал печатным органом абстрактных экспрессионистов и, как следствие, «самым влиятельным изданием 1950-х и начала 1960-х годов, специализирующимся на искусстве»[345]. Будущий куратор Музея современного искусства Уильям Рубин сказал: «Гесс и Элен были очень близки. Они составляли команду, в их распоряжении была вся мощь ArtNews»[346]. Элен по натуре своей стремилась находиться в центре событий, и, надо сказать, у нее это отлично получалось. Она сама была центром, точкой пересечения живописи, журналистики и общения в рамках нью-йоркской школы. Ее все знали, и она знала всех. Ее всё интересовало, и она очень старалась принимать участие во всех и во всем. «У некоторых людей в жизни всего четыре нити, четыре связи с другими людьми, — говорила Эрнестин. — У Элен их были тысячи»[347].