Женщины-философы. Мыслительницы, изменившие мир

Кто лучше Лу Саломе мог писать о любви? Влюбленный в нее Ф. Ницше (1844–1900) говорил о большой философской открытости между ними. На предложение о замужестве Лу ответила Фридриху предложением дружбы. Прощание с Лу Саломе он назвал началом полного одиночества, за годы которого он создал свои великие книги. Лу Саломе считала, что в любви, как и в творчестве, «лучше отказаться, чем вяло существовать»[16]. Либо все, либо ничего.

Лу Андреас-Саломе оставила научные труды и воспоминания о людях, с которыми встречалась. Так, работа Лу Андреас-Саломе «Фридрих Ницше в своих произведениях»[17] открывается цитатой самого Ницше: «Я писал сам для себя!» Но с Лу все было по-другому. Лу как биограф отмечает отсутствие больших внешних событий в жизни Ницше. Переживаемое им было глубоко внутренним, находя выражение в беседах и записях.

Эта книга о Ницше, которую Жиль Делёз назвал в высшей степени прекрасной, была опубликована в 1894 году и сделалась ступенью Лу Саломе на пути к психоанализу. Книга вся состоит из биографической интерпретации философии любимого собеседника. Лу Саломе подчеркивала богатство души, живость и силу талантов Ф. Ницше, которые «соперничали» между собой. В нем, пишет она, уживались музыкант с высоким дарованием, свободный мыслитель, религиозный гений и поэт.

Уже на первых страницах Саломе говорит о страдании как об одном из истоков взглядов Ницше. Лу останавливается на внешнем облике философа, а именно – на его больных глазах, которые глядели внутрь, как в бесконечную даль. Физиологически слабое, его зрение оказалось философски сильным. Болезнь и страдания она даже называет главными началами в духовной жизни Ницше. «Пред нами являются тогда не постепенные изменения духовной жизни, через которые проходит всякий по пути естественного развития своего духа, не изменения естественного роста, а резкие скачки и перемены, почти ритмическое чередование настроений, вытекающих в основе своей не из чего другого, как из заболеваний и выздоровлений в области мысли».

Мучительная жажда выздоровления и избыток внутренней энергии, как показывает Лу, вели философа к новым идеям. Ницше писал, что дух есть жизнь, которая наносит раны, увеличивая понимание. Жизнь сложна и многообразна, идеалы труднодостижимы. Творческий человек осознает свое несовершенство, в его душе идет война противоположных стремлений.

Как утверждает Саломе, значение идей Ницше «не в их теоретической оригинальности, не в том, что может быть диалектически подтверждено или опровергнуто; все дело в той интимной силе, с которой тут личность обращается к личности, в том, что, по его собственному выражению, может быть опровергаемо, но не может быть “похоронено”». Не каждому дано это вынести, в том числе физически.

Личная тревога пронизывает все творчество Ницше вплоть до его пророчеств, до учения Заратустры, до идеи сверхчеловека и Вечного возвращения, где он сам расщепляет себя на великого страстотерпца и великого властелина – Бога. Саломе замечает: болезнь и здоровье – двойственность единой духовной жизни человека. У одаренного человека больше духовных порывов и глубже раздвоение, сложнее идут процессы познания и самопознания, больше требований к самодисциплине.

Лу Саломе определяет основные идеи творчества Ницше, восхищаясь этой «могущественной натурой», и предстает перед нами в этой книге как уже уверенный психоаналитик. Душевное волнение Ницше, глубина его страданий превратились в плавильную печь, в которой обрела форму воля к познанию. Поэзия здесь существеннее его истин, которые он не считал неизменными. Проницательно и почти пророчески пишет Лу Андреас-Саломе о судьбе идей философа: «Некоторые из них оказались вырваны из общей связи его идей и впоследствии получили из-за этого самые разнообразные толкования, превратились в девизы для разных идейных направлений, партий, совершенно ему чуждых».

Другая любовь Лу Саломе – поэт Райнер Мария Рильке (1875–1926). Жак Нобекур, знакомя французских читателей с феноменом Саломе и ее творческим наследием, рекомендовал ее как «вдохновителя и палача Ницше и Рильке». Лу было тридцать шесть, а Рильке – двадцать один год. «Моя весна, я хочу видеть мир через Тебя, потому что тогда я буду видеть не мир, а Тебя, Тебя, Тебя!»[18] – писал поэт. С терпением и виртуозностью меняя формы стимулирования его таланта, она будет чередовать материнские увещевания и девическую страстность.