Женщины и мужчины

Если бы он тогда знал, что ты единственная, кто останется у него от сонма женских тел и имен через двадцать лет. Это были странные годы. Редкие встречи, ревность, слезы, пьяная радость, разочарование и снова слезы и ожидание новой встречи.

Он прошелся по всей твоей дальнейшей судьбе. В чем-то ты сама виновата. Зачем ты хранила на виду его фотокарточку? Ты ее выпросила у него, не могла устоять… На карточке он полуголый, с переливающимися мускулами, веселый и беззаботный, с такой улыбкой… Ты сама диктовала, что надо написать на обороте: «Самой лучшей из всех моих…».

И эту карточку нашел другой мужчина, такой важный мужчина в твоей жизни. И это было началом конца отношений с ним. Он требовал порвать карточку — он не мог выдержать такого соседства. Ты рвала, выбрасывала в форточку, а потом, когда важный мужчина уходил, бежала на улицу, собирала в сугробах кусочки твоего прошлого, клеила и прятала.

А он находил снова.

Потом ты уже не клеила, а просто прятала обрывки в спичечный коробок. Ты патологически хотела сохранить обрывки своего прошлого. Это было твое, и никто не мог посягать на это.

Но важный мужчина мог. И вы с ним расстались. Но это уже отдельная история.

Пленница

Владимир Дараган и Евгения Царт

Я сижу у окна и думаю про историю твоей любви. Наверное, самой главной в твоей жизни. Ты называла ее сладким адом. Твоя мама называла ее сказкой и говорила, что так в жизни не бывает. Наверное, так бывает на облаках. Ты рассказала эту историю, когда спустилась с облаков на землю.

— Мужчины не все могут понять, — говоришь ты. — Вы все способны на любовь, не снимая портупеи. Двадцать минут любви — и к новым победам, размахивая шашкой. Меня могут понять женщины, основным содержанием жизни которых была любовь. Не любовь к одному человеку, а жгучая необходимость жить с этим чувством постоянно, без этого просто невозможно.

Ты рассказываешь это спокойно, но я представляю, как подрагивают твои пальцы.

— У каждого был период в жизни, когда любовь заменяла все, — говорю я. — Просто у большинства это не может продолжаться всю жизнь. Понять могут все, но принять немногие.

— А ты можешь представить постоянное состояние, когда сжато сердце, когда трудно дышать, когда хочется плакать от счастья или боли, когда все остальное уходит на задний план. Подрастающие дети, родители, работа, деньги, друзья… Это все идет своим чередом, что-то автоматически делается, что-то не замечается, как не замечают фон на картине, как не слышат шум двигателя машины, когда в салоне идет серьезный разговор.

Я представляю большой город, где у тебя крошечная туристическая фирма — осколок от развода со вторым мужем. Турфирма — это звучало красиво, но там надо было начинать с нуля. Какие-то силы и надежды оставались, ты честно пыталась что-то сделать, что-то заработать. И еще у тебя была полная свобода, но ты начала ее бояться. Свобода была холодной, пустой и темной. Возникали какие-то мужчины, но они не могли заполнить пустоту. Мужчины появлялись и исчезали.

Так появился физик, который долго думал и решил, что будет с тобой только через много лет, когда ты успокоишься. Он, наверное, боялся тебя.

— До свидания, — сказала ты физику и протянула на прощание руку.

— До свидания, — сказал физик, но не ушел.

Он готов был ждать и заполнять промежутки между другими отношениями. Когда тебе становилось не до него, он уходил в тень и снова ждал. Ты моталась по всему миру, заезжала в родной город, и тогда он звонил тебе. Однажды ты приехала, а звонка не было. Потом тебе сказали, что он больше никому не сможет позвонить.

Потом был молодой и красивый прокурор. Он никогда не знал, что с женщиной может быть так хорошо. Как не знал, что такие женщины не бывают навсегда и что они требуют всего мужчину, а не полчаса в обеденное время.

— Кстати, знаешь, когда женщине становится страшно? — спрашиваешь ты, наверное, саму себя. — Когда она чувствует скользящие взгляды. Не изучающие, а скользящие. Я впервые увидела такие взгляды в сорок лет. Раньше мужские взгляды останавливались и раздевали меня. Или просто терпеливо ждали ответной реакции, мимолетной взаимности. А тут они начинали скользить по лицу куда-то мимо уха, в небытие, боясь остановиться, боясь встретиться с моими глазами. Я понимала, что означают такие блуждающие взгляды. Мама называла таких мужчин «факирами на час». На час меня не устраивало. Я любила строить отношения. Все факиры отвергались.

— Но так ты могла пройти мимо своей судьбы?

— Не могла. «Факиры» и мужчины смотрят по-разному.

Да, тебе становилось страшно. Ты возненавидела свой паспорт. Эта красная книжечка показывала всем желающим, что тебе уже… И дальше будет только хуже. Вернее, ничего дальше не будет! Ни хуже, ни лучше, ни-че-го!

Встречаться с женатым? Бояться улыбнуться ему на улице? Бояться позвонить ему? Сидеть и ждать, когда у него появится свободная минутка? В выходные и праздники лежать на диване и плакать? Прокурор, физик… нет, хватит!