Женщины, которые любили Есенина

Следует заметить, что Надя Вольпин была девушка не простая, — у нее имелись свои мысли и представления о том, что такое любовь. Это явствует из приводимого ею в воспоминаниях разговора с Иваном Грузиновым, другом Есенина, человеком в высшей степени добрым и отзывчивым. Опекал он и Наденьку Вольпин, ценил ее поэтический талант, заботился о ней, устраивал ее выступления по всевозможным клубам, военным училищам, особенно, если гонорар там платили хлебом.

Однажды летним вечером Грузинов встретил Надю Вольпин в «Кафе поэтов» и предложил ей посидеть в его обществе.

— Есть разговор, — сказал он и спросил в лоб: — Надя, я вижу, вы полюбили Есенина.

Она молчала, ждала, что последует за этими словами.

— Забудьте, вырвите из души. Ведь ничего не выйдет.

Надя усмехнулась:

— Но ведь уже вышло.

Грузинов в ужасе выкатил на нее глаза:

— А Сергей уверяет, что…

— … что я не сдаюсь? Да, верно. Я не хочу «полного сближения». Но понимаете… Я себя безлюбым уродом считала. А тут полюбила, да как! На жизнь и смерть!

Она напомнила Грузинову строки Гете: «Какое счастье — быть любимой. А любить, о, боги! Какое счастье! «Гете… Уж на что он знал толк в любви, а ведь это значит, что любить — большее счастье, чем быть любимым. Ну, а Есенин… И Наденька делает вывод: «Он вроде завидует силе моего чувства… И правда: я не так воюю за встречную любовь, как берегу в себе неугасимый огонь».

Наденька Вольпин не то чтобы ревновала Есенина к его прошлому, но ее живо интересовало, кого имел в виду Сергей Александрович, когда любил повторять — «Я с холодком», а однажды добавил:

— Не скрою, было, было. В прошлом. Сильно любил. Но с тех пор уже никогда. И больше полюбить уже не смогу.

А Наденька не утерпела и выпалила:

— Кашину! Ее?

На ревнивую догадку ее навела «Зеленая прическа» с посвящением Лидии Кашиной.

— Нет, что вы! Нет! — небрежно бросил Есенин.

«Слишком небрежно», — отметила Надя Вольпин про себя.

В другой раз она сказала:

— Знаю, кого вы любили: жену! Зинаиду Райх!

Последовало рьяное отрицание. Она ему не поверила. И в своих воспоминаниях «Свиданье с другом» рассказала о том, как все годы дружбы и близости с ним не сомневалась, что мучительную любовь к жене, любовь-ненависть Есенин далеко не изжил. Не верила она и в поэтическую похвальбу:

Свою жену легко отдал другому!

Да и как она могла ему верить, когда он порой выдумывал про себя всякие небылицы.

Чего стоила, например, история, которую он рассказывал Наденьке о том, как он, молодой поэт, попавший во время Первой мировой войны солдатом в армию, сидит на задворках дворца в Царском Селе на «черной лестнице» с великой княжной Анастасией, читает ей стихи, они целуются. Потом Есенин признается великой княжне, что отчаянно проголодался. И Анастасия бежит на кухню, раздобывает там горшочек сметаны, но стесняется попросить вторую ложку, и вот они едят сметану одной ложкой поочередно.

«Выдумка? — писала Н. Вольпин. — Если и выдумка, то в сознании поэта она давно превратилась в действительность. В правду мечты. И мечте не помешало, что в то время Анастасии Романовой могло быть от силы пятнадцать лет. И не замутила эту идиллию память о дальнейшей судьбе всего дома Романовых».

А как поверить в его «холодок» в отношениях с женщинами, когда он то и дело атакует Наденьку, добиваясь физической близости с ней? На это намекает довольно прозрачно такая многозначительная фраза в ее воспоминаниях: «Мы в моей комнатке в Хлебном. Смирно — после отбитой атаки (курсив мой. — Б. Г.) — сидим рядышком на тахте».

Однако, отказывая Есенину, она преклоняется перед его поэтическим даром. О том, как воспринимала Наденька Вольпин Сергея Есенина, красноречиво говорит такая запись в ее воспоминаниях. Она рассказывает, как они втроем — она, Есенин и Мариенгоф — летом двадцатого года сидели на скамеечке перед памятником Пушкину на Тверском бульваре.

Мариенгоф, отбросив свою обычную напускную надменность, обращается к Наденьке:

— Ну как, теперь вы его раскусили? Поняли, что такое Сергей Есенин?

Надежда Вольпин отвечает ему:

— Этого никогда до конца ни вы не поймете, Анатолий Борисович, ни я. Он много нас сложнее. Вот вы для меня весь как на ладони, да и я для вас… Мы с вами против него как бы только двумерны. А Сергей… Думаете, он старше вас на два года, меня на четыре с лишком? Нет, он старше нас на много веков.

— Как это?

— Нашей с вами почве — культурной почве — от силы полтораста лет, наши корни в девятнадцатом веке. А его вскормила Русь, и древняя, и новая. Мы с вами россияне, он — русский.

А их отношения — сложные, запутанные — продолжаются. Когда Есенин вернулся из Харькова, а у нее в то время гостила сестра, он стеснялся заходить к Наденьке, но, проводив до дома, не спешил проститься. Она живет на четвертом этаже, и они медленно поднимаются по пологой лестнице. На третьем этаже они усаживаются на широком низком подоконнике и ведут нескончаемый разговор. Уже много вечеров подряд.

Наденька горячо исповедуется — и упорно сопротивляется ласкам.

— Говори, говори, — произносит Есенин. — Мне радостно слушать, когда тебя вот-вот прорвет.