Женщины, которые вдохновляли

— Почему вы перестали играть? — удивленно спросил Николай.

— Когда говорит царь, все остальные должны молчать, — ответил маэстро.

— Ваш экипаж подан, господин Лист, — холодно сказал император.

Лист поклонился и вышел из зала.

Вскоре в гостиничный номер, где он жил, явился полицейский и объявил, что по высочайшему приказу Лист должен покинуть Санкт-Петербург в течение шести часов.

По другой версии, некий придворный попросил Листа дать благотворительный концерт в честь ветеранов Бородина. Лист ответил:

— Я воспитывался во Франции, там я стал знаменитым, и для меня неприлично прославлять тех, кто победил Францию…

Сплетники поспешили к царю.

Его величество недовольно нахмурил брови.

— Я, — холодно сказал он, — не люблю этого выскочку. В особенности его длинные волосы и политические взгляды…

Города и страны продолжали сменять друг друга. Но удовлетворения в душе музыканта не было.

«Я, — писал он, — трачу себя, не обретая ни радости в настоящем, ни надежды в будущем…

Но здоровье мое прочнее железа.

Моральный дух, характер закалились.

Что, если счастье, идеал, живущий в наших сердцах, еще можно обрести?»

И это говорил он, который на равных говорил с монархами и папой римским, покорял города и страны и женские сердца.

Вот такой человек теперь стоял перед восторженной смотревшей на маэстро Каролиной. Княгиня призналась, что не пропустила ни одного концерта Листа в России, что давно увлечена его музыкой, и что все это время хотела писать ему.

Она смотрела его такие участливые и, как ей казалось, понимающие глаза, и вдруг почувствовала, как между ними протянулись пока еще невидимые, но уже прочные ниточки.

Более того, она отважилась прочитать, по сути дела, совершенно ей незнакомому человеку свой дневник, доверив ему свои самые сокровенные тайны.

Несмотря на внешний блеск и окружавшую ее роскошь, жизнь Каролины не сложилась, и теперь она впервые в жизни рассказывала о своей второй и настоящей жизни, о которой не знал никто.

В 1826 году Каролину против ее желания выдали замуж за свитского генерала, князя Николая Витгенштейна. С замужеством начались ее мучения.

Ее муж был намного жены, и юные прелести красивой и молодой женщины привлекали его гораздо меньше, чем ее огромное состояние.

Совершенно того не желая, он заимел ребенка, но никогда не интересовался им. У него были совсем другие интересы: карты и вино. Несмотря на возраст, он не оставался равнодушным и к тем жрицам свободной любви, которые неизменно присутствовали на его пирушках с друзьями.

В свете князя не любили и называли «пакостником» за его неблаговидные поступки. Но того мало волновал презрение света. Да и что оно стоило, если, в отличие от очень многих, он мог тратить столько, сколько хотел.

Мало волновало его и то, что деньги на кутежи и игру он клянчил у жены, чаще всего являясь к ней пьяным.

Как и у всякого сильно пьющего человека, у него давно произошла переоценка ценностей, и он мог пролежать несколько часов у ее ног, выпрашивая очередную подачку.

При этом он все это время бормотал одни и те же слова «о долге чести, о позоре дворянина и о дуле пистолета».

Каролине все было противно в этом спившемся человеке. Его дрожащие руки, заплетающийся голос, распухшее лицо, — все вызывало в ней омерзение.

Однако, презирая в душе и его и себя, она просила его «пойти выспаться», а затем приказывала управляющему выдать князю очередную подачку.

Впрочем, это она только так называлась, подачка. На самом деле это были весьма крупные по тем временам суммы.

Привыкший к вседозволенности муж не экономил ни за ломберным столом, ни в застолье.

Когда утром протрезвевший князь уезжал, Каролина приказывала горничным изрезать в клочья и выбросить платье, к которому прикасались липкие руки мужа.

Чуть ли не каждую неделю Каролина подписывала огромные счета, а когда возмущенный управляющий начинал говорить о скором разорении, она только махала рукой.

Так проходила ее жизнь, и единственной ее радостью была дочь.

Но, конечно, этого было мало, Каролине, как и всякой женщине, хотелось большего, и она мечтала о любви и достойном ее мужчине.

Она плакала от отчаяния, сдерживая рыдания, боясь напугать спавшую в соседней комнате дочь. Единственную теперь ее отраду и утешение.

Мария подросла и часто была свидетельницей того, как ее мать то и дело вытирала слезы. Она пыталась успокоить ее, по-своему, по-детски.

Она просила ее не плакать и прижималась к матери своим маленьким тельцем, словно пытаясь согреть ее испепеленную душу.

Когда слова не действовали, дочь приводила мать в гостиную, где стоял рояль, и просила ее сыграть ей что-нибудь.

И случалось чудо.

С первыми же звуками Каролина успокаивалась и играла иногда часами, уносясь в ту самую страну, где не было ни грусти, ни слез, ни мучившего ее все эти годы мужа.

Окончив играть, она снова замыкалась в себе.

Забывшись на какое-то время, она с еще большей отчетливостью начинала видеть весь ужас своего положения.

Еще больше ее убивала мысль, что она обречена на такую страшную жизнь и уже никогда не познает обыкновенного земного счастья.