Женщины-масонки

Все десять «tchankas» были в костюмах, согласно традиции, одинаковых как для мужчин, так и для женщин, и состоящих из берета и шерстяного плаща, державшегося на плечах поверх застегнутого на все пуговицы камзола; ступни были голые, а ноги от ступней до колен были обернуты «camano», то есть мехом, обвязанным красными подвязками. Ходули были высотой в пять-шесть футов. Длинный шест служил третьей точкой опоры. На определенном расстоянии участники состязаний казались гигантскими кузнечиками. Но в этот момент поэтическая сторона странным образом теряла от этих черных костюмов и розовых плащей с капюшонами; только на ровных ландах нужно смотреть на «tchanka», неподвижно возвышающегося, похожего на одинокий треугольник, смотреть в тот час, когда он погружается в словно окровавленный вереск на горизонте, или же еще и тогда, когда, прислонившись к сосне, он спокойно вяжет чулки, охраняя стадо худых черных баранов.

Молчаливые, суровые, они привлекали к себе внимание с любопытством разглядывавшей их толпы, а между тем мысли их всецело были поглощены призом, который они собирались оспаривать друг у друга, призом, что и говорить, достаточно скромным: речь шла всего-навсего о двадцати франках – такова была награда, предназначавшаяся победителю. Но двадцать франков в глазах «tchanka» – это целое состояние!

Наконец, по знаку, данному распорядителем празднества, все десятеро с криками рассыпались по берегу.

Если бы не эти неописуемые гигантские ноги, зрители могли подумать, что они присутствуют при арабской джигитовке.

Это были точь-в-точь такие же упражнения, выполняемые с той же скоростью или, вернее, с такой же головокружительной быстротой, на условиях, граничивших с невозможным, и на земле, вонзаясь в которую ходули оставляли ямку около фута глубиной. Плащи, вздымаемые ветром, подобно плащам арабских всадников, летали и вращались вокруг своих владельцев с такой легкостью, словно никаких ходуль и не было. Женщины ни в чем не уступали мужчинам: одна из них пришла к установленной цели второй; на их долю доставались самые пронзительные и самые одобрительные крики зрителей.

К концу состязаний приберегли самое трудное препятствие: десятеро «tchankas» преодолели преграду в двадцать футов высотой под единодушные аплодисменты.

Победителем был объявлен Пеше, лодочник «Гостиницы для всего мира», который был мастером на все руки.

Во время бега на ходулях каждый «tchanka» выполнял и упражнения собственного изобретения с целью увеличить щедрость амфитеатра.

Одни «tchankas» прыгали, скрестив ноги, садились и вставали без малейших усилий.

Другие на ходу поднимали монеты, которые бросили им зрители, и это зрелище тоже было из ряда вон выходящим.

Зрители видели, как на бегу человек внезапно останавливался, ходули наклонялись, рушились, и между тремя высокими деревьями шевелилось нечто, похожее на паука-сенокосца с огромными лапами; это продолжалось одно мгновение, и, прежде чем зритель успевал вскрикнуть, ходули с молниеносной быстротой становились перпендикулярно земле, и человек уже снова возвышался на ходулях, продолжая свой бег!

В два часа дня началась регата; солнце на несколько минут скрылось, словно для того, чтобы отдать Аркашонскому заливу весь свой блеск и всю свою чистоту. Воздух стал более тяжелым, порывы ветра – более редкими и более насыщенными ароматными запахами леса. Издали казалось, что дюны, вздымавшие фантастические очертания своих верхушек, превратились в сверкающие кристаллы.

Именно в это время, самое чудесное время дня, все лодки, участвующие в состязаниях, словно повинуясь единому побуждению, заскользили по воде; паруса надувались и хлопали; весла одновременно поднимались, погружались в воду и снова появлялись на поверхности, разрывая волну, как легкое кружево. Многоголосый крик, сопровождавший отъезд лодок, прозвучал и затерялся в бесконечности; эхо ему не ответило; лодки, быстро уменьшаясь, удалялись, и вскоре на гладкой теперь поверхности залива остались лишь алмазы, вспыхивающие то там, то сям на этом громадном зеркале.

Среди зрителей был один, один-единственный, чье внимание не было всецело поглощено этой поразительной картиной. То был Иреней.

Со вчерашнего вечера он не видел господина Бланшара, и теперь его замешательство дошло до предела. Один из официантов гостиницы уверял, что утром видел, как тот направлялся к железнодорожному вокзалу, откуда начинался путь на Бордо.

Иреней не мог усидеть на месте; взгляд его блуждал то по толпе, то по дорогам. Он с отчаянием видел, что день уже в разгаре.

Внезапно чья-то рука легла на его плечо, это заставило его оглянуться, и у него вырвался вздох облегчения.

Рядом с ним, весь запыленный, стоял господин Бланшар.

– Ну что? – поспешно спросил Иреней.

– Да что ж, все улажено; вы деретесь завтра на рассвете в дюнах.

– А род оружия?

– Пистолеты,– отвечал господин Бланшар.

– Что ж, пусть будут пистолеты.

– Кроме меня, будут и другие секунданты, а лодочник взялся проводить нас туда.