Женщины на российском престоле

Наша помещица Ивановна была свято убеждена в неотразимой действенности крика. «Ты попа того призови, – поучала она Салтыкова в одном из писем, – и на него покричи…» Как вспоминает генерал-прокурор Сената Я. П. Шаховской, вид прибывшего с «гневным указом» петербургского генерал-полицмейстера В. Ф. Салтыкова был зловещ. Он созвал чиновников и «весьма громким и грозным произношением (обязательная деталь! – Е. А.) объявил нам, что Е. И. В. известно учинилось, что мы должность неисправно исполняем, и для того приказала ему объявить свой монарший гнев и что мы без наказания оставлены не будем».

Анна Иоанновна свято верила, что, содрогнувшись от крика и угроз, чиновники тотчас прекратят воровать, лениться и бессовестно волочить просителей. Как тут не вспомнить другого Салтыкова, известного как Щедрин!

«Персона женская, к трудам неудобная»

Летом 1738 года Артемий Волынский объявил в Кабинете министров, что Анна Иоанновна «при отшествии своем из Санкт-Петербурга в Петергоф изустным именным своим Высочайшим указом изволила объявить, что изволит шествовать в Петергоф для своего увеселения и покоя, того ради чтоб Е. И. В. о делах докладами не утруждать, а все дела им самим решать, кабинет-министрам, как по особливому указу дана им в том полная мочь». И лишь «самыя важнейшия» дела докладывать императрице в Петергофе.

Как и все русские самодержцы, Анна Иоанновна никогда не определяла круга своих обязанностей – иначе был бы нарушен принцип самодержавия. Не указывала она и какие дела считать «самыми важнейшими», а какие менее важными. В определении степени важности и состояло искусство министров, точнее – Кабинета министров. Это учреждение было образовано осенью 1731 года для «порядочного отправления всех государственных дел». Необходимость такого органа возникла сразу же после прихода Анны Иоанновны к власти и роспуска Верховного тайного совета.

Еще в феврале 1730 года Василий Татищев в своем проекте писал: «О государыне императрице. Хотя мы ея мудростию, благонравием и порядочным правительством довольно уверены, однако ж как есть персона женская, к таким многим трудам неудобная», и поэтому «потребно нечто для помощи Ея величеству вновь учредить». Именно это «нечто» и было создано в 1731 году.

В Кабинет министров вошли весьма доверенные сановники: канцлер Гаврила Иванович Головкин, вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, кабинет-министры Алексей Михайлович Черкасский, в 1735 году – Павел Иванович Ягужинский, а еще позже – Артемий Петрович Волынский, после казни которого место кабинет-министра занял А. П. Бестужев-Рюмин. Новое учреждение имело огромную власть – подписи его министров приравнивались к подписи императрицы, хотя только она была вправе решать, что взять на себя, а что поручить своим министрам.

В Кабинете сосредоточивалась вся масса текущих дел, тех, что не могла и не хотела решать Анна Иоанновна. Это был рабочий орган управления государством. Кабинет был подобран довольно удачно: боязливые Головкин (умер в 1734 году) и Черкасский звезд с неба не хватали, но порученное дело делали. «Мотором» же учреждения был Андрей Иванович Остерман, несший основную тяжесть работы. Бирон, ценя деловые качества Остермана, особенно ему не доверял – слишком темен и двуличен был Андрей Иванович. Как противовес Остерману Бирон включил в Кабинет Ягужинского – бывшего генерал-прокурора Петра Великого, человека прямого и несдержанного, а после его смерти – Волынского, сановника умного, честолюбивого и такого же горячего, как Ягужинский. Фаворит надеялся, что Волынский не даст Остерману особенно развернуться и будет исправно выносить сор из министерской избы.

За спинами же кабинет-министров стоял сам Бирон. Он демонстративно не входил в состав этого учреждения, оставаясь только обер-камергером, но без его ведения и одобрения в Кабинете не принималось ни одного важного решения. Министры, докладывая дела в апартаментах императрицы, догадывались, что их слушает не только зевающая Анна Иоанновна, но и сидящий за ширмой Бирон. Именно ему принадлежало последнее слово. Он же подбирал и министров, и других чиновников. Пятого апреля 1736 года он озабоченно писал Кейзерлингу: «Ягужинский умрет, вероятно, в эту ночь, и мы должны стараться заменить его в Кабинете».

Чиновники часами ждали приема у Бирона. Он мог сдвинуть с мертвой точки любое дело, никто не смел ему возражать. Но для успеха дела, конечно, нужно было «подмазать». Нет, никаких взяток обер-камергер никогда не брал. Да и с какой стати?! Просто некоторые добрые люди делали ему подарки – жеребца в конюшню, какое-то украшение для жены. Вот и все.

«Нам любезноверный»