Женщины Цезаря

— Да, но я могу доверять ему. Он даст мне всеобъемлющий отчет. Я не могу сказать так о ком-нибудь еще, кроме тебя. Ты нужен мне был в Трибутном собрании. — Цицерон хмыкнул — в его смешке звучала боль. — Трибутное собрание! Какой фарс!

— Ты должен признать, что Цезарь умен.

— Признаю! Но зачем ты мне говоришь это сейчас, Тит?

— Его условие: наказание в центуриях будет изменено. Вместо казни — ссылка и штраф. Теперь, когда им не придется смотреть, как Рабирия выпорют и обезглавят, я думаю, центурии проголосуют за его осуждение.

Теперь остановился Цицерон.

— Они этого не сделают!

— Сделают. Суд, Марк, суд! Люди вне стен Сената не обладают настоящим политическим чутьем. Они понимают политику, когда она влияет на их шкурные интересы. Поэтому они не имеют понятия, насколько опасно было бы для Рима судить заговорщиков на Форуме. Зато соображают другое: когда казнят римлян — пусть даже признавшихся предателей! — без суда и права на апелляцию, это угрожает им лично.

— Мои действия спасли Рим! Я спас свое отечество!

— И многие согласны с тобой, Марк, поверь мне. Подожди, пока страсти улягутся, и ты увидишь. А в данный момент эти страсти работают на настоящих экспертов, от Цезаря до Публия Клодия.

— Публия Клодия?

— Да, да, именно так. Он набирает себе сторонников, разве ты не знал? Конечно, он специализируется на привлечении низкого сословия, но он также пользуется некоторым влиянием и у среднего класса. Щедро развлекает их и дает им множество заказов — например, для подарков низшим, — сказал Аттик.

— Но он даже еще не в Сенате!

— Через двенадцать месяцев он там будет.

— Должно быть, помогут деньги Фульвии.

— Так оно и есть.

— Почему ты так много знаешь о Публии Клодии? Через твою дружбу с Клодией? И кстати, почему ты дружишь с Клодией?

— Клодия — одна из тех женщин, которых я называю профессиональными девственницами. При виде мужчины они неровно дышат, дрожат, тянут губы. Но как только мужчина попытается посягнуть на их добродетель, они с криком убегают к дураку мужу. Поэтому они предпочитают общаться с мужчинами, которые не представляют опасности для их целомудрия. Например, гомосексуалистами вроде меня.

Цицерон судорожно сглотнул, тщетно стараясь не покраснеть. Он не знал, куда девать глаза. Впервые он слышал от Аттика это слово. Впервые Аттик признал, что это слово относится к нему.

— Не смущайся, Марк, — засмеялся Аттик. — Сегодня необычный день, вот и все. Забудь, что я сказал.

Теренция не была многословной. И все слова, которые она использовала в своей краткой речи, были исключительно из словарного запаса, рекомендованного для женщин, занимающих ее положение.

— Ты спас отечество, — резко заключила она.

— Нет, пока мы не победим Катилину.

— Как ты можешь думать, что вы не победите Катилину?

— Ну, мои армии определенно сейчас не в форме! Гибрид только и думает что о своей подагре. Рекс очень удобно устроился в Умбрии. Одни только боги знают, что сейчас делает в Апулии Метелл Кретик, а Метелл Целер подкладывает дрова в костер Цезаря здесь, в Риме.

— К Новому году все закончится. Подожди и увидишь.

Больше всего Цицерону хотелось сейчас уткнуться в грудь жены и плакать, пока от слез не заболят глаза. Но он понимал, что ему не позволят этого. Поэтому он успокоил свою дрожащую губу и глубоко вдохнул, боясь взглянуть на Теренцию, чтобы она не заметила подозрительного блеска его глаз и не высказалась по этому поводу.

— Тирон уже сообщил тебе о случившемся на Септе? — спросила она.

— Да. Оба Цезаря вынесли Рабирию смертный приговор, продемонстрировав при этом фанатичную приверженность интересам своей узкой фракции, самую постыдную в истории Рима. Лабиену позволили выступить с обличительной речью. Он даже притащил туда актеров в масках Сатурнина и его дяди Квинта. Оба выглядели похожими скорее на девственных весталок, нежели на предателей, каковыми они являлись. И еще с ним были два сына дяди Квинта. Обоим за сорок, а они плакали, как малые дети, потому что, видите ли, Гай Рабирий лишил их папы! Аудитория громко выражала им симпатию и бросала цветы. Ничего удивительного! Блестящее представление! Оба Цезаря предложили скандировать: «Иди, ликтор, свяжи ему руки! Иди, ликтор, привяжи его к столбу и выпори его! Иди, ликтор, распни его на бесплодном дереве!»

— Но Рабирий подал апелляцию.

— Конечно.

— И завтра утром ее будут рассматривать в центуриях. Согласно правилам Главции, как я слышала. Но состоится только одно слушание из-за отсутствия свидетельских показаний. — Теренция фыркнула. — Если отсутствие свидетелей само по себе не может сказать присяжным, что обвинение — сплошная чушь, то я вообще теряю веру в римский интеллект!

— А я уже потерял в него веру, — криво улыбнулся Цицерон, вставая и чувствуя себя очень старым. — Если ты извинишь меня, дорогая, я не буду есть. Я не голоден. Уже скоро солнце зайдет. Лучше я пойду и увижусь с Гаем Рабирием. Я буду его защищать.

— Вместе с Гортензием?

— И с Луцием Коттой, надеюсь. Он хорош для затравки и особенно хорошо работает с Гортензием.

— Ты, конечно, будешь выступать последним.