Женщины Цезаря

— Конечно, нет! — возразил раздраженно Цицерон. Метелл Сципион и впрямь был туповат. — Я согласен с Бибулом: в данный момент народ недоволен. Поэтому мы не можем позволить, чтобы апелляцию Рабирия рассматривали немедленно. Единственный способ помешать этому — аннулировать lex regia de perduellionis царя Тулла Гостилия. Поэтому сегодня утром я созову Сенат и предложу издать указ, предписывающий Трибутному собранию аннулировать этот закон. Это не займет много времени, о чем я позабочусь. Затем я сразу же созову Трибутное собрание. — Цицерон закрыл глаза, вздрогнул. — Но боюсь, что я вынужден буду воспользоваться senatus consultum ultimum, чтобы обойти закон Дидия. Мы не можем ждать семнадцать дней, необходимых для ратификации. Не можем мы позволить и contiones.

Бибул нахмурился.

— Я не претендую на такое отменное знание законов, как ты, Цицерон, но, безусловно, действие senatus consultum ultimum не распространяется на Трибутное собрание. Если только Трибутное собрание не собрано в связи с Катилиной. Мы, конечно, знаем, что суд над Рабирием — это все из-за Катилины, но единственные из голосующих в Трибутном собрании, кому тоже все известно, — это сенаторы, а их будет недостаточно в комициях, чтобы добиться перевеса во время голосования.

— Senatus consultum ultimum действует так же, как диктатор, — твердо сказал Цицерон. — Он заменяет все обычные функции комиций и государства.

— Плебейские трибуны наложат вето, — сказал Бибул.

— В период действия senatus consultum ultimum вето недействительно.

— Что ты хочешь этим сказать, Марк Туллий? Что я не могу наложить вето? — спросил Публий Сервилий Рулл спустя три часа в Трибутном собрании.

— Уважаемый Публий Сервилий, в Риме сейчас введен senatus consultum ultimum, а это значит, что действие вето трибуната временно приостанавливается, — сказал Цицерон.

Собралось очень мало народа, поскольку многие завсегдатаи Форума предпочли пойти на Марсово поле — посмотреть, что два Цезаря делают с Гаем Рабирием. Но те, кто остались в пределах померия, чтобы полюбоваться, как Цицерон справится с атакой Цезаря, были не только сенаторы и клиенты фракции Катула. Вероятно, более половины собравшихся — человек семьсот — принадлежали к противной стороне. И среди них, как заметил Цицерон, стояли Марк Антоний со своими братьями, молодой Попликола, Децим Брут и не кто иной, как Публий Клодий, занятый болтовней с любым, кто готов его слушать. И всюду они сеяли беспокойство, мрачные взгляды, ворчание.

— Погоди, Цицерон, — сказал Рулл, отбросив формальности, — при чем тут senatus consultum ultimum? Да, существует такой декрет, но он имеет отношение только к восстанию в Этрурии и к деятельности Катилины. Он не влияет на обычные функции Трибутного собрания! Мы здесь собрались, чтобы рассмотреть законопроект, предусматривающий аннулирование lex regia de perduellionis царя Тулла Гостилия, а это не имеет никакого отношения ни к восстанию в Этрурии, ни к Катилине! Сначала ты говоришь нам, что хочешь воспользоваться твоим senatus consultum ultimum, чтобы изменить обычную процедуру собрания! Ты хочешь отказаться от contiones, ты намерен обойти закон Дидия. А теперь ты заявляешь нам, что законно выбранные плебейские трибуны не могут воспользоваться своим правом вето!

— Именно, — сказал Цицерон, вздернув подбородок.

Со дна колодца комиций ростра казалась внушительным сооружением, возвышавшимся почти на десять футов над уровнем Форума. Ростра была достаточно большой, чтобы на ней могли уместиться человек сорок. Этим утром там стояли Цицерон и его двенадцать ликторов, а также городской претор Метелл Целер и шесть его ликторов, преторы Отон и Косконий с двенадцатью ликторами и три плебейских трибуна — Рулл, Ампий и еще один из фракции Катула, Луций Цецилий Руф.

Дул холодный ветер. Этим, наверное, объяснялся тот факт, что Цицерон, закутанный в складки своей тоги с пурпурной полосой, выглядел совсем маленьким. Хотя он считался величайшим оратором в Риме, ростра не соответствовала его стилю — так, как отвечали ему куда более уютные подмостки Сената или суда, и он, к несчастью, вполне сознавал это. Цветистая, откровенная, почти фиглярская манера Гортензия подходила к ростре куда больше. Цицерон не смог бы довести свое выступление до Гортензиевых масштабов. Он чувствовал бы себя неудобно. К тому же не было времени, чтобы блеснуть красноречием. Ему оставалось лишь продолжать сражение.

— Praetor urbanus, — крикнул Рулл Метеллу Целеру, — ты согласен с тем толкованием, которое старший консул дает действующему сейчас senatus consultum ultimum, относящемуся к восстанию в Этрурии и заговору в Риме?

— Нет, трибун, я не согласен, — убежденно ответил Целер.

— Почему?

— Я не согласен ни с чем, что препятствует плебейскому трибуну осуществлять свои права, данные ему народом Рима!

Когда Целер произнес это, сторонники Цезаря стали громко выражать свое одобрение.