Женщины Цезаря

— Старший консул, если бы у нас существовал закон, записанный на таблицах, который под страхом большого штрафа запрещал бы голословные утверждения, ты немедленно заплатил бы огромный штраф! — свирепо прервал его Целер. — Я — городской претор Сената и народа Рима! Я выполняю свою работу! Именно это я и пытался делать, пока не вмешался ты, диктуя мне, как выполнять мою работу!

Целер повернулся к одному из четырех оставшихся ликторов, слушавших этот обмен любезностями с ухмылкой на лицах. Ликторы ценили Целера и рады были работать у него.

— Ликтор, пожалуйста, попроси Луция Юлия Цезаря и Гая Юлия Цезаря подойти к трибуналу!

В этот момент со стороны Карин появились два его отсутствовавших ликтора. Между ними еле-еле брел маленький человечек, выглядевший лет на десять старше своих семидесяти, высохший, тощий, непривлекательный. Обычно его кислое лицо хранило выражение тайного удовлетворения. Но когда он подошел к трибуналу Целера, в неприятных чертах застыло одно лишь недоумение. Несимпатичный человек, Гай Рабирий был чем-то вроде непременного римского атрибута.

Вскоре после этого подозрительно быстро появились оба Цезаря. Вместе они были столь великолепны, что растущая толпа так и ахнула в восхищении. Оба — высокие, светловолосые, красивые. Оба — в пурпурно-алых полосатых тогах религиозных коллегий: Гай — в тоге великого понтифика, а Луций к тому же держал в руке lituus авгура — изогнутый посох, увенчанный причудливой завитушкой. Да, они выглядели величественно. И пока Метелл Целер официально обвинял отупевшего Гая Рабирия в убийстве Квинта Лабиена и Сатурнина, классифицируя это как perduellio времен царя Тулла Гостилия, оба Цезаря стояли в стороне, слушая с равнодушным видом.

— Существуют ныне только четыре человека, которые имеют право быть судьями в этом слушании! — крикнул Целер звонким голосом. — И я по очереди буду вызывать их. Вызывается Луций Сергий Катилина!

— Луцию Сергию Катилине запрещено появляться в Риме, — ответил старший ликтор городского претора.

— Вызывается Квинт Фабий Максим Санга!

— Квинта Фабия Максима Санги нет в стране.

— Вызывается Луций Юлий Цезарь!

Луций Цезарь подошел к трибуналу.

— Вызывается Гай Юлий Цезарь!

Цезарь также подошел к трибуналу.

— Сенаторы, — торжественно обратился к ним Целер, — вы назначаетесь судьями по делу Гая Рабирия по обвинению его в убийстве Луция Апулея Сатурнина и Квинта Лабиена, согласно закону lex regia de perduellionis царя Тулла Гостилия. Я назначаю слушание дела через два часа на Марсовом поле, на территории, примыкающей к Септе. Ликтор, я приказываю тебе привести из твоей коллегии троих твоих коллег, которые будут представителями трех первоначальных патрицианских триб — латинов, сабинов и этрусков, образовавших древнее население Рима. Они должны будут присутствовать в суде как его слуги.

Цицерон снова попытался возразить, но уже более спокойно.

— Квинт Цецилий, — обратился он к Целеру официально, — ты не можешь этого сделать! Слушание дела по обвинению в perduellionis в тот же день, когда было выдвинуто обвинение? И через два часа? Обвиняемый должен иметь время организовать свою защиту! Выбрать себе адвокатов, найти свидетелей, которые будут выступать в его пользу!

— Lex regia de perduellionis царя Тулла Гостилия не предусматривает этого, — ответил Целер. — Я — просто инструмент закона, Марк Туллий, а не его создатель. Все, что мне разрешено, — это следовать процедуре, а процедура в данном случае ясно определена в документах того периода.

Цицерон молча повернулся кругом и отошел от трибунала городского претора, не имея понятия, куда он пойдет дальше. Они были серьезны! Они намеревались судить жалкого старика по древнему закону, так и оставшемуся на таблицах. Почему Рим так почитает все древнее и ничего не меняет в нем? От грубых хижин с соломенными крышами и законов, датируемых эпохой ранних царей до колонн в Порциевой базилике, колонн, которые только мешают всем, — всегда одно и то же. То, что было всегда, должно всегда и оставаться.

Конечно, за всем этим стоит Цезарь. Это Цезарь обнаружил фрагменты законов, которые имели значение не только для суда над Горацием — старейшего суда, известного в истории Рима, — но также и для его апелляции. Позавчера он цитировал их в Палате. Но чего именно он хотел добиться? И почему человек из boni, такой, как Целер, помогает ему? Тит Лабиен — это понятно. Равно как и родственник великого понтифика, Луций Цезарь. А вот Метелл Целер — непонятно.

Ноги повели Цицерона в направлении к храму Кастора, и старший консул решил идти домой, закрыться там — и думать, думать, думать. Обычно мыслительный аппарат Цицерона работал без перебоев, но сейчас великому оратору хотелось бы знать в точности, где спрятался этот аппарат — в голове, груди, животе? Если б знать! Тогда он мог бы снова запустить его, ударив по нему, полечив его, прочистив его…

В этот момент Цицерон почти столкнулся с Катулом, Бибулом, Гаем Пизоном и Метеллом Сципионом, торопливо спускавшимися с Палатина. А он даже не заметил их приближения! Что с ним случилось?