Женщины Цезаря

Цицерон еще спал, ибо в ночь после казни предателей он вообще не мог уснуть. Весь вчерашний день приходили люди, чтобы поздравить его. Такое возбуждение способствовало крепкому сну.

Поэтому он еще находился в спальне, когда Отон забарабанил в его входную дверь. Услышав грохот, старший консул быстро появился в атрии — такой маленький дом!

— Отон, дорогой мой, я так извиняюсь! — воскликнул Цицерон, сияя улыбкой и стараясь пальцами причесать взъерошенные волосы. — А все события последних нескольких дней! Этой ночью я наконец-то смог хорошо выспаться.

Ощущение благополучия стало понемногу исчезать, когда Цицерон увидел взволнованное лицо Отона.

— Катилина движется на Рим? Было сражение? Наши армии потерпели поражение?

— Нет-нет, Катилина тут ни при чем, — сказал Отон, покачав головой. — Это Тит Лабиен.

— А что с Титом Лабиеном?

— Он на Нижнем Форуме у трибунала Метелла Целера. Хочет обвинить Гая Рабирия в государственной измене за убийство Сатурнина и Квинта Лабиена.

— Что?!

Отон повторил сказанное.

Во рту у Цицерона пересохло. Он почувствовал, как кровь отхлынула от лица, как сердце забилось с перебоями, и ему стало нечем дышать. Он схватил Отона за руку.

— Не верю!

— Тебе лучше поверить, потому что это так. И Метелл Целер выглядел так, словно готов принять иск к рассмотрению. Хотел бы я сказать, что понимаю, что именно происходит, но я не понял почти ничего. Лабиен все цитировал царя Тулла Гостилия. Что-то о древнем судебном процессе. А Метелл Целер стал просматривать огромный свиток, где, как он сказал, что-то написано о древних законах. У меня сразу закололо в большом пальце левой руки. Грядет большая неприятность! Вот я и подумал, что лучше бежать к тебе и все рассказать.

Последние слова он произнес уже в пустом атрии. Цицерон исчез, криком призывая слуг. Почти сразу же он вернулся — величественный, в тоге с алой полосой.

— Ты видел на улице моих ликторов?

— Они там. Играют в кости.

— Идем.

Обычно Цицерону нравилось ступать легким, неторопливым шагом позади двенадцати одетых в белое ликторов. Это позволяло всем хорошо видеть его и восхищаться им. Но этим утром эскорту приходилось почти бежать, чтобы не отставать от старшего консула. Расстояние до Нижнего Форума было небольшим, но Цицерону показалось, что он проделал путь от Рима до Капуи. Ему хотелось плюнуть на свое консульское величие и мчаться, подхватив одежды, но у него хватило ума не делать этого. Он хорошо помнил, что сам упомянул имя Гая Рабирия в своей речи, открывая дебаты в храме Согласия. Он также помнил, что сделал это, желая показать: остается в силе иммунитет любого человека к последствиям любых действий, совершенных во время введения senatus consultum ultimum. И вот, пожалуйста! Тит Лабиен — ручной плебейский трибун Цезаря (да, Цезаря, а не Помпея!) — подает иск против Гая Рабирия за убийство Квинта Лабиена и Сатурнина! Но он не обвиняет его в убийстве. Это древнее обвинение в perduellio, которое Цезарь описал в своей речи в храме Согласия.

К тому времени, как сопровождавшие Цицерона торопливо пересекали пространство между храмом Кастора и трибуналом городского претора, там уже собралась небольшая толпа. Зеваки жадно ловили каждое слово. Однако когда подошел Цицерон, Лабиен и Метелл Целер говорили о каких-то пустяках.

— Что это? Что происходит? — грозно спросил запыхавшийся Цицерон.

Целер удивленно поднял брови.

— Обычное дело нашего трибунала, старший консул.

— Какое именно?

— Надо рассмотреть гражданский спор и решить, заслуживают ли суда криминальные иски, — ответил Целер, подчеркивая слово «суд».

Цицерон покраснел.

— Не шути со мной! — злобно пригрозил он. — Я хочу знать, что происходит!

— Мой уважаемый Цицерон, — растягивая слова, ответил Целер, — уверяю тебя, ты — последний человек в мире, с кем я хотел бы пошутить.

— Что происходит?!

— Уважаемый плебейский трибун Тит Лабиен, присутствующий здесь, принес иск. Обвинение в perduellio против Гая Рабирия за убийство его дяди Квинта Лабиена и Луция Апулея Сатурнина, совершенное тридцать семь лет назад. Он хочет, чтобы слушание проводилось согласно процедуре, действовавшей во времена правления царя Тулла Гостилия. И после внимательного изучения соответствующих документов я решил, что, согласно моим собственных указам, опубликованным в начале моего срока городского претора, Гая Рабирия можно судить таким судом, — выпалил Целер на одном дыхании. — В данный момент мы ждем Гая Рабирия. Как только он придет, я предъявлю ему иск и назначу судей для слушания, которое начнется немедленно.

— Это смешно! Ты не можешь этого сделать!

— Нигде в соответствующих документах или в моих собственных указах не сказано, что я не могу, Марк Цицерон.

— Но это направлено против меня!

Целер деланно удивился.

— Как, Цицерон? Разве ты тоже был на крыше курии Гостилия тридцать семь лет назад, швыряя черепицу в беззащитных людей?

— Перестань притворяться бестолковым, Целер! Ты действуешь как марионетка Цезаря. Я был лучшего мнения о тебе. Не думал, что тебя могут купить такие, как Цезарь!