Женщины Цезаря

— Всего несколько дней назад. Ты путешествуешь в паланкине, Цицерон. Ты передвигаешься со скоростью змеи. Сам я этого не видел, но слышал обо всем от Клодия. Он очень доволен. Выдвинул свою кандидатуру на должность плебейского трибуна, как он мне сказал, хотя я не вполне понимаю зачем. Разве что поквитаться с тобой. То он хвалит Цезаря, как бога, потому что Цезарь обеспечил ему lex curiata, то говорит, что, как только он вступит в должность, сразу объявит все законы Цезаря недействительными. В этом — весь Клодий!

Теперь Цицерон побагровел. Курион даже решил было, что сейчас его хватит удар.

— И Цезарь сделал его плебеем?

— В тот самый день, когда ты распустил язык на суде Гибрида. В полдень все было тихо и спокойно. А через три часа Клодий уже вопил о своем новом статусе плебея. И о том, что он намерен обвинять тебя.

— Бесконтрольная речь смертельна! — простонал Цицерон.

— И ты понял это только сейчас? — усмехнулся Курион.

— Но если Цезарь сделал его плебеем, почему Клодий грозится объявить недействительными все законы Цезаря?

— Вовсе не потому, что он сердит на Цезаря, — объяснил Курион. — Это из-за Помпея, которого он действительно ненавидит. Законы Цезаря приняты ради Помпея, это ясно. Клодий считает Магна злокачественной опухолью в животе Рима.

— Иногда я согласен с ним, — пробормотал Цицерон.

Что не помешало ему по приезде в Анций радостно приветствовать Великого Человека, который остановился там, возвращаясь в Рим после кратковременного пребывания в Кампании — в качестве члена комитета, согласно закону о земле.

— Ты слышал, что Клодий теперь плебей? — спросил Цицерон, как только решил, что правила хорошего тона позволяют покончить с любезностями.

— Я не только слышал об этом, Цицерон, я даже участвовал в этом, — ответил Помпей. Ярко-синие глаза его блеснули. — Я прочел знаки, и они были очень благоприятными. Чистейшая печень! Классическая!

— Что теперь будет со мной? — простонал Цицерон, ломая руки.

— Ничего, Цицерон, ничего! — утешал его Помпей. — Клодий только болтает, поверь мне. Ни Цезарь, ни я не позволим и волосинки упасть с твоей почтенной головы.

— «Почтенной»? — взвизгнул Цицерон. — Мы с тобой, Помпей, одного возраста!

— А кто говорит, что я тоже не почтенный?

— Ох, я обречен!

— Чушь! — возразил Помпей, похлопав Цицерона по спине. — Даю слово, он тебя не тронет!

Обещание, которому Цицерон очень хотел бы верить. Но кто может остановить Клодия, если тот поставит перед собой цель?

— А откуда ты знаешь, что он не тронет меня? — спросил несчастный «спаситель отечества».

— Потому что на церемонии усыновления я сказал Клодию, чтобы он не трогал тебя. Пора кому-нибудь осадить его! Он напоминает мне самоуверенного и нахального младшего военного трибуна, который принимает за большой стратегический талант свои скромные командирские способности. Я привык иметь дело с такими людьми! Он нуждается в том, чтобы им руководил человек с настоящим талантом — истинный полководец.

Вот оно. Ответ на загадку Куриона. Неужели Помпей не понимает? Селянин, хотя бы и уважаемого происхождения, не должен учить римского патриция, как себя вести. Если даже Клодий еще не решил для себя, что он ненавидит Помпея, то одного только сравнения с младшим военным трибуном ему хватит, чтобы по-настоящему обозлиться на Великого Человека из Пицена.

В марте Рим гудел. Отчасти — из-за политики, отчасти — из-за внезапной смерти Метелла Целера. Оставив свою провинцию, Дальнюю Галлию, под присмотром легата Гая Помптина, и торча в Риме, Целер, казалось, не знал, что предпринять. Достаточно плохо было уже то, что Клодия оставила яркий след на общественном небосклоне Рима своим бурным романом с поэтом Катуллом. Но теперь с этим было покончено. Поэт из Вероны ужасно горевал. Его воющие рыдания разносились от Карин до Палатина, и его замечательные поэмы звучали от Карин до Палатина. Эротичные, страстные, сердечные, яркие… Если бы Катулл нарочно искал подходящий объект для большой любви, то не смог бы найти никого лучше, чем его обожаемая «Лесбия» — Клодия. Ее предательство, ее коварство, бессердечие и ненасытность заставляли его употреблять слова, о существовании которых многие даже не подозревали.

Ненасытная и бессердечная Клодия-Лесбия бросила Катулла, когда встретила Целия, готовившегося начать обвинение Гая Антония Гибрида. То, что ее привлекало в Катулле, в некоторой степени присутствовало и в Целии — но в более римской форме. Поэт был слишком впечатлительным, настроение его постоянно менялось, часто и резко, он был слишком подвержен приступам мрачной депрессии. А Целий — другой: утонченный, остроумный, от природы веселый. И родом из хорошей семьи, у него был богатый отец, который очень хотел, чтобы его блестящий сын прославил фамилию Целиев, став консулом. Конечно, Целий был «новым человеком». Да, но — привлекательным «новым человеком». Поразительная красота Катулла восхищала Клодию, однако мощные мускулы и приятное лицо Целия нравились Клодии больше. Быть любовницей поэта могло стать для нее настоящим испытанием.