Женщины у колодца

— Вот как! — протянула фрёкен Ольсен и чуть-чуть сжала свои несколько толстые губы. Она подумала о том, что у неё-то есть «синица в руках», она держит в запасе адвоката. Но он из этого города. Хотя при случае он может оказаться весьма подходящим женихом, и город может когда-нибудь украсится в честь его флагами, но всё же в душе её шевельнулось ревнивое чувство. Ведь он кружился раньше около Фии Ионсен, прежде чем прилетел к ней. Ох, что только ей ни приходится выносить!

— Я ведь всё-таки немного видела свет, — сказала Фиа. — Бывала в других городах. Многое видела и слышала. Меня интересует, главным образом, моё искусство, и художники составляют моё общество, а вовсе не здешние городские господа.

Однако это не понравилось Алисе Гейльберг. Она была увлечена одним из здешних жителей, сыном кистера Рейнертом. Правда, он был ещё молод, но какие у него были красивые кудри и как он умел ухаживать!

— Художники высмеяли бы меня, — заметила Фиа, задумчиво качая головой.

— Высмеяли бы, если б ты взяла Бернтсена? — сказала фрёкен Ольсен. — Ну, мой зять, во всяком случае не стал бы за это смеяться над тобой!

Не стал бы? — спросила с любопытством Фиа.

Она оживилась. Зять фрёкен Ольсен был не первый встречный, а художник, имя которого становилось всё более и более известным. Он был восходящей звездой. Поэтому она поинтересовалась узнать, что он мог говорить? Находил ли он, что она плохо рисует?

— Он говорил, что ты слишком разборчива, что ты не можешь любить и никогда не можешь забыться. Я не знаю, что он хотел этим сказать, но он говорил, что такова уж твоя натура и что наверное ты никогда не выйдешь замуж.

Фиа не обратила внимания на эти разглагольствования и только спросила:

— А что он сказал о моих картинах?

— А не знаю хорошенько. Мне кажется, он сказал, что в них нет огня.

— Чего в них нет?

— Ах, я право не знаю. Но ты холодный человек и это думают также все другие художники, по его словам.

Бедная Фиа! Она на мгновение призадумалась и замолчала. Ей было тяжело слышать это и она вдруг присмирела.

— Он не видал моих последних копий из Лувра, — сказала она. — В них есть огонёк. Я думаю, что могу это сказать. Он не видал также и иллюстраций, которые я хочу сделать к индейской сказке. Я думаю, что они откроют глаза каждому, кто бы это ни был!

Когда гости наконец ушли, то Фиа отправилась к своей матери. В первый раз она была встревожена до самой глубины души. Мать её уже лежала в постели, утомлённая всеми тягостными заботами дня. Но дочь не могла подействовать на неё ободряющим образом, о нет! Зачем только она пошла к ней?

Фиа, конечно, держала себя корректно, спросила, не мешает ли она матери и не лучше ли ей уйти? В сущности, ведь ничего нет, только...

— Что же такое, Фиа?

— Ах, тебе и самой не легко теперь! Это ничего. Лучше когда-нибудь позднее. Но не правда ли, мама, я ведь всё-таки художница? Немного критики не может же лишить меня мужества?

— Что ты говоришь, дитя? Ведь критика всегда отзывалась о тебе хорошо!

— Не правда ли? Да, я им покажу! Ты увидишь, с чего я завтра начну. Это будет самое лучшее, что я сделала когда-либо.

— Бернтсен был здесь?

— Да. Ты знаешь, что ему было нужно?

— Я думаю, что могу догадаться.

— О нет, ты не можешь! Он сделал мне предложение.

К величайшему удивлению Фии, мать её не привскочила на кровати и не потребовала, чтобы делопроизводитель Бернтсен был немедленно уволен. Нет, она осталась лежать спокойно и как будто стала о чём-то раздумывать.

— Ты знаешь, что твой отец продал виллу? — сказала она, немного погодя.

— Какую виллу? Наша вилла продана?

Фиа ничего об этом не знала. Это было неслыханное дело, и она хотела бы отменить продажу.

— Да, она продана Ольсену, — сказала мать. Фиа повалилась на постель матери. Так вот почему эти четыре молодые девушки пришли к ней сегодня вечером! Дочь Ольсена привела с собой свиту, которая должна была быть свидетельницей её торжества. Не будь у Фии её искусства, она была бы теперь настоящим банкротом, но у неё было её искусство и потому она чувствовала себя богатой.

— Мы с твоим отцом говорили об этом, — сказала мать. — Бернтсен нам посоветовал и мы согласились с тем, что ты во всяком случае должна что-нибудь иметь в запасе.

— Я? — возразила Фиа. — У меня есть моё искусство.

Мать и дочь ещё поговорили об этом. Госпожа Ионсен находилась в раздумье. Она понимала теперь поведение Бернтсена и, быть может, вообще лучше теперь понимала людей, стоящих ниже её. А Бернтсен? Он ведь в сущности сделал то же самое, что сделал некогда её муж и что делали многие из мужчин. Мать и дочь снова вернулись к этому вопросу, но Фиа думала только о своём искусстве. Художники сказали про неё, что она была холодная натура. Вот благодарность за ту помощь, которую она им оказала!

— Не правда ли, мама, я, ведь всё-таки помогла им? — сказала она.

— Конечно. Но теперь это кончено. Ольсены богаче нас.

— Зато у них нет никакой культуры, — возразила она.

— Но они очень богаты. Подумай только, у них даже полоскательницы из чистого хрусталя!

Обе, мать и дочь, засмеялись и на душе у них как-то стало легче.