Женщины у колодца

Оливеру больше уже нечего было продавать. Не мог же он продать лестницу в мезонин? Он и его мать некоторое время недурно прожили на деньги, полученные за двери. Но вот опять наступила весна. Оливер был молод и ему не хотелось показываться в изношенном платье. Так как он, к сожалению, уже навсегда превратился в сухопутного жителя, то ему хотелось иметь хоть соломенную шляпу. Мать его всё безнадёжнее и безнадёжнее смотрела в будущее. Она даже высказала мысль, что они могли бы отдать внаймы свою пристройку.

Оливер заявил, что он ничего против этого не имеет.

— Да, но ведь там нет дверей! — заметила она.

Оливер на мгновение призадумался и затем спокойно ответил:

— Нет дверей? Ну, что ж такое. Я могу велеть сделать двери.

Мать покачала головой.

— Но там нет и печей! — возразила она.

— Печей? А зачем людям печи теперь, летом? — сказал он.

— Что ж, они не должны разве готовить обед? Им не нужен разве очаг? — возразила она.

Очевидно, голова Оливера пострадала от удара при его падении! Он теперь не так быстро соображал, как раньше.

Оливер опять потащился к Маттису, поговорил с ним несколько минут и сказал ему:

— Да! Вот, ты строишь себе дом. Ты хочешь его выкрасить, поставить в нём двери и окна. Значит, ты имеешь намерение жениться?

— Я не знаю, что должен ответить тебе на это, — возразил Маттис. — Но действительно, я не мог выкинуть это у себя из головы! Я всё думал об этом!

— Я понимаю, — отвечал Оливер и несколько времени молча смотрел, как работал столяр.

— Ну, что ж? Кто бы ни была она, а с тобой она может жить спокойно, — снова заговорил Оливер. — Да. Ты уже купил золотое колечко?

— Золотое колечко? Нет.

— Нет? Ну, уж если дело зашло так далеко у вас, то я могу предложить тебе кольцо.

— Покажи его... Но ведь там стоит твоё имя?

— Так что ж? Ты можешь велеть выцарапать его.

Маттис рассмотрел кольцо, взвесил его на руке и оценил. Опять-таки они сошлись в цене и Маттис купил кольцо.

— Только бы оно годилось, — сказал он.

Оливер многозначительно ответил:

— Ну, это меньше всего заботит меня. Насколько я понимаю...

Маттис прямо посмотрел на него и спросил:

— Ну, а ты что скажешь на это?

— Что же я могу сказать? — возразил Оливер. — Меня это не касается больше! Но, может быть, и для меня найдётся что-нибудь впоследствии. Я ведь ещё не совсем мертв!

— О, нет, конечно нет! — воскликнул Маттис.

— Как ты думаешь, однако, — спросил польщённый его словами Оливер, — могу я всё-таки на кого-нибудь рассчитывать?

— Ты шутишь, Оливер. У тебя такие же шансы, как у меня.

Маттис был, видимо, доволен оборотом, который принимал этот разговор. Они старались говорить друг другу приятные вещи, хотя и соблюдали при этом некоторую сдержанность в обращении.

— Как это несчастье случилось с тобой? — спросил Маттис. — Ты свалился на палубу?

— Я? — воскликнул обиженно Оливер. — Я слишком много бывал в плавании, поэтому упасть во время качки не мог.

— А я думал, что ты свалился во время качки.

— Нет. Но на судно хлынула огромная волна.

— Должно быть, она была велика, если уж так расправилась с тобой? — заметил Маттис.

— О, да, чертовски велика! — хвастливо отвечал Оливер. — Она сорвала весь груз на палубе и, бросила мне прямо в руки бочку с ворванью. Она подняла бочку на воздух, и та полетела на меня, словно пушечное ядро.

— Волна подняла на воздух бочку? — повторил Маттис. — Ты кричал?

— Зачем бы я стал кричать? Разве это могло мне помочь?

Маттис с улыбкой покачал головой.

— Да, да, ты остаёшься верен себе, — сказал он.

Маттис чувствовал большое облегчение. С Оливером можно было иметь дело! Он был такой обходительный человек. Он лишился половины туловища, лишился всего, и всё-таки посадите его в коляску, прикройте ноги кожаным фартуком — и ничего не будет заметно! Он остаётся Наполеоном.

Оливер и его мать снова зажили хорошо на некоторое время. Он ловил рыбу, так что им хватало и для себя, и для своей кошки. На деньги же, вырученные за кольцо, они купили керосин и муку. Но теперь опять ему нечего было продавать. Ведь не мог же он продать трубу с крыши своего дома?

Мать его всё больше и больше тревожилась. Так не может идти дальше! Она несколько раз намекала сыну, что ему надо предпринять что-нибудь! Она даже решилась выказать некоторое неудовольствие. У них уже ничего не было в доме!

— Ты бы мог хот заняться плетением, — сказала она ему. — Разве ты не можешь попробовать?

Но Оливер ничего не мог делать. Он ничему не учился, никогда даже не старался чему-нибудь научиться! Когда надо было учиться, он отправился в море.

— Мне очень нужна мутовка2, — говорила мать. — Ты можешь сделать её мне, если постараешься.

Оливер, однако, счёл это за неуместную шутку со стороны матери и возразил ей:

— Не должен ли я, пожалуй, ещё вязать рукавицы?

Но он всё-таки задумался. Да, что-нибудь должно быть сделано! Несомненно, надо что-нибудь предпринять!