Женщины у колодца

Под заклад дома ничего уже нельзя было получить. Всё было уже давно заложено адвокату Фредериксену. Пристройка ещё не была заложена, но когда Оливер, тотчас по возвращении, обратился к Фредериксену насчёт нового займа, то получил отказ. Пристройка? Но ведь она составляет принадлежность дома.

— А новая черепичная крыша? — спросил Оливер.

— Тоже, — ответил Фредериксен.

А когда Оливер намекнул, что он мог бы занять в другом месте деньги под эту пристройку, то адвокат пригрозил ему, что подаст на него к взысканию, и дом будет немедленно продан с аукциона.

Они долго спорили, и, наконец, адвокат с удивлением спросил его:

— Неужели у тебя, в самом деле, ничего нет?

— У меня? — воскликнул Оливер и гордо выпрямился.

Да, адвокат подумал это! А так как он считал, это только эта пристройка и новая черепичная крыша могли служить обеспечением долга Оливера, то и предложил ему подписать заявление, что все сделанные в доме улучшения тоже относятся к залогу. Согласен ли Оливер, как порядочный человек, подписать такое заявление?

И Оливер, недавно вернувшийся домой из плавания, привыкший во время своего пребывания в морских гаванях к простоте отношений и добродушный от природы, подписал то, что требовал от него адвокат.

Он простился с Фредериксеном самым дружеским образом. Да, это было тогда! Потом он часто жалел о сделанной им глупости, но ничего уже нельзя было изменить. А разве он не мог бы без дальнейших околичностей сам продать дом, выплатить свой долг адвокату и отделаться от него? Хватило ли бы на это вырученных за дом денег? Вернее, он сам остался бы тогда без крова.

И Оливер продолжал раздумывать о своём трудном положении.

Мать, возвращаясь из города, часто многое рассказывала ему. Она больше встречала людей, чем он, и слышала больше на улице и у колодца. Она всё передавала ему, всякие сплетни, рассказы, ложь и правду. Иногда, впрочем, она забывала, что слышала, но порой её случайные сообщения приносили пользу Оливеру. Она рассказала ему про Адольфа, сына кузнеца Карлсена.

Адольф был молодой парень. Он нанялся матросом и собирался теперь идти в море.

— На какое же судно он нанялся? — спросил Оливер.

— На барку Гейберга. Говорили, что он хочет заказать для себя матросский сундучок.

Спустя минуту Оливер кивнул головой матери и сказал:

— Ведь он мог бы купить мой сундук.

— Как? И его ты хочешь продать? — вздохнула мать.

— А на что он мне теперь? — отвечал он. — Сколько раз я ездил с ним и туда, и сюда. А теперь он стоит тут неподвижно на одном месте! Скажи же Адольфу, пусть он купит мой сундук. Я не могу его больше видеть!

Оливер был убеждён, что Адольф охотно возьмёт его сундук. Ведь этот сундук совершил столько морских путешествий! Это был хороший, испытанный корабельный сундук. Он был товарищем Оливера, верным другом, и Оливер скучал по нём, как по живом существе. Но теперь пусть он отправляется! Счастливый путь!

Во время его последнего путешествия из Италии домой этот сундук был для него настоящей обузой. Оливер стал калекой, не мог носить его, как прежде, и на железной дороге ему пришлось за него платить. Не надо его больше!

И всё же Оливер не мог отнестись равнодушно к разлуке со своим сундуком, когда мать привела к нему Адольфа. Всё-таки, это был славный сундук, старый морской товарищ!

— Вот, посмотри на него! — сказал Оливер Адольфу. — Ведь он никогда не обращал внимания ни на важных капитанов, ни на маклеров, ни на консулов, а стоял себе на месте, как всегда, и только силой можно было его сдвинуть.

Отставной матрос мог, конечно, многое порассказать юноше о той жизни, которая ждала его. О, это вольная, здоровая жизнь, но всё-таки не всё в ней можно похвалить! Безбожие, разгул и дурное поведение — всё это, несомненно, было. Многое испытал Оливер во время своих отпусков на берег в иностранных городах и гаванях. Ну что! Ему везло! Во всех городах он находил себе возлюбленных, хвастался Оливер. Но не каждое дело обходилось без спора и драк. Впрочем надо было только умеючи схватить за шиворот соперника и вышвырнуть его за окно, в сточную канаву. Ведь не всегда же Оливер был калекой и вынужден был только смирнёхонько сидеть на стуле!

Оливер начинал философствовать. Его матросская болтовня была ни лучше, ни хуже болтовни других матросов. Она была полна таких же пустых избитых слов. Правда и неизбежная ложь, хвастовство, высокопарные угрозы и смирение — всё тут можно было найти. Он распространялся насчёт искушений, подстерегающих юношу, примешивал к своей речи английские слова и предостерегал его от пьянства.