Женщины в лесу

— Так вы о музыке… Можно будет послушать?

— У меня с собой, — говорю. Вынул несколько листов. Она тут же пробежала глазами.

— Похоже, — говорит, — на музыку… Только похоже на чью-то… Это хуже.

— Так ведь ничто из ничего не создается… Мелодии порхают… На слуху…

— Да, — говорит, — создать что-то из ничего — невозможно. Создают из себя. Из жизни. А порхает много чего.

Ах ты боже мой! Ведь права! Как права! И воскликнул я от самого сердца:

— Как же я мечтаю хоть конец жизни пройти с человеком, понимающим тебя, твое душевное дело!

— Все мечтают, — сказала она каким-то вдруг низким скрипучим голосом.

Вдруг жену свою услышал… Ужас! Неужели… Глянул, а она смотрит на меня и словно хохочет беззвучно. Глаза хохочут.

— Слава богу! — прошептал я как глубоко верующий. — Было так ужасно, так ужасно, Нюся, услышать этот ваш голос? Я содрогнулся! Я услышал голос своей жены!

Тут уж она вслух рассмеялась, даже голову закинула, а потом уронила и резко смех оборвала:

— А, значит, это жена вас не понимает? Из близких-то?

— Не то слово, — говорю, — просто враг мой. Ужасный. Губительный. Ну ладно, музыка ее раздражает. А трубки? Спокойные, молчаливые курительные трубки? Знаете ли, я их коллекционировал. Большая уже коллекция собралась. Ценность немалая. Она взяла и продала! «От тебя, — говорит, — толку нет, мало зарабатываешь, да еще сколько на это баловство извел». А разве мало, Нюся, двести двадцать рублей? Да ведь и трубки я собирал, в основном пока холостой был!

— Ой-ё-ёй! — Нюся аж руки свои стиснула и подняла их к подбородку. Ах, какой потрясающий жест! Такой детский! — Как же вы могли допустить, чтоб она смогла это сделать! — С болью такой воскликнула, с болью, сближающей нас.

— Она еще и не то может, — ободрился я Нюсиной искренней болью. — Может, например, меня из дому выгнать. Не откроет дверь, и все.

— А у вас ключа нет? — замирающим голосом спросила Нюся.

— Есть, но она на крюк запирается. Такой дли-и-инный крюк! А стучать — соседей будить неудобно. Я ухожу к дочери. Хоть и перед ней стыдно.

— Ну а совсем к дочери уйти?

— Так замужем она. И ребенок. Не хочется еще их жизнь стеснять.

— Ай, Петя, что-то туг не так! Должен быть выход! Размен, в конце концов. Значит, все-таки не так уж плохо все у вас с женой.

Как объяснить человеку, что плохо, совсем плохо?

— Менять квартиру, говорите, Нюсенька. Думаете, не прикидывал. Но она желает отдельную однокомнатную. А я на старости лет не хочу в коммунальную комнатушку.

— Н-да, — говорит Нюся и головой задумчиво так покачивает.

— Но это все ерунда теперь, Нюся, — воскликнул я, опять подивившись на ее удивительное лицо: то свет льет, то темнеет. — Теперь я о тебе буду думать!

Ах, неосторожно у меня это «тебе» сорвалось. Она надменно дала мне понять:

— Ну, если это вам поможет…

Выделила «вам» голосом.

Все же два раза успел я побывать у нее в гостях. Первый раз она пирожки жарила. Ловко так. Сама в коротеньком сарафане. Летом было. Такая вся как девчонка крепкая, что ноги, что руки. Гораздо моложе показалась мне в этот раз. Дочка у нее лет пятнадцати. Все заглядывала на кухню. Наверное, хотела подстеречь что-нибудь интересное. Может, и нет. Так, пирожков ждала. Чего там — подстеречь: Нюся на меня и не смотрит. Беседу поддерживает междометиями: «Ну?» «Ах так…» «Да-а уж…»

Я старался не молчать. Рассказывал ей, как в обед пришлось в школьном буфете съесть только одну холодную котлету. Гарнир — в рот не возьмешь. Хлеб черствый… В желудке сразу закололо, даже в сердце отдает.

— Бледный я, наверное? — спрашиваю.

— Да уж, бледноват, — признала. — А что, с женой немая война?

— Она у нас почти без перемирий, — говорю. — Недавно с сердцем стало плохо, так не пошла даже неотложку вызвать. Телефона у нас нет, к автомату приходится выходить.

— Ах, — говорит, — бедный Петя, но сейчас пирожки будем есть. Любите с молоком?

— Нет, — говорю, — лучше с чаем. У меня от молока пучит живот. Жена мне тогда мяты заваривает. А у вас, наверное, нет мяты.

— Ни мяты нет, — говорит, — ни чаю. Придется с молоком. А то как с одной котлетой в желудке жить, да и той холодной… А мяты потом у жены возьмете… Или под замком? — Смеется надо мной, грешным…

Но все же нашлось у нее немного заварки. Сделала она мне чашку чаю.

Сидели мы, и дочка тут же с нами, так хорошо, посемейному. Я им рассказывал, отчего у меня с сердцем сделалось плохо в последний раз. Завуч ко мне цепляется, что я одной из учениц «тройку» в четверти вывел. А уж эта ученица — кошмар!! Тупица сама по себе, да еще и делать ничего не хочет. Завуч потребовала все ее сочинения и представьте, какая наглость! — утверждает, что оценки занижены. Ошибок-де не на «тройку» — можно «четыре» поставить. А там же ни одного живого слова! Все списано прямо с учебника. Дословно! А вся загвоздка в том, что родители девицы за границей и, говорят, завучу и директору привозят хорошие сувениры.

— А вам нет? — дочка спрашивает.