Женщины Вены в европейской культуре

«…Как передать мне восхитительную, волнующую атмосферу салона Берты Цукеркандль… без которой немыслима пестрая картина венской жизни… Она сама красочность, сама грация, очень чуткая ко всему новому… В изысканных тонах гофмановского интерьера она производит впечатление экзотического цветка. Ее рыжие волосы пылают на фоне вышитого штофа и батика, а темно-карие глаза светятся внутренним огнем. Чаще всего ее можно застать сидящей на длинном диване в окружении молодых художников, поэтов и музыкантов, которым всегда приятно быть рядом с ней, поскольку там веет живым, освежающим ветром. Ее обволакивает нечто свободно парящее, сказочное, легкое. Возле нее всегда царили радость, вера в будущее, какой-бы мрачной ни казалась жизнь…» [89]

Журфикс у Берты приходился на воскресенье. Помимо упомянутых людей искусства, ее посещали политики самых различных платформ, Игнац Зайпель, например, Юлиус Тандлер и другие. Близок салону был и Отто Бауэр, хотя хозяйка не разделяла его приверженности идее германского аншлюса. Столь же критично относилась она и к «клерикал-фашизму» и его «немецкой» масти. Австрия Берты Цукеркандль отнюдь не была большой страной, которая нуждалась в санации через слияние с германским целым. Она видела родину такой, как писала о ней уже после гитлеровского ада:

«…логический итог центрально-европейской этнографической структуры. Ее исчезновение всего лишь фаза. Ее культура сохранилась. Гитлер не смог разрушить ее…» [90]

Ощущение казалось бы неиссякаемой энергии надворной советницы дает моментальный снимок, которым мы обязаны перу Франца Чокора, а сделан он был на праздничном шоу, устроенном Максом Райнхардтом в замке Леопольдскрон под Зальцбургом:

«…Около десяти вечера с легким шумом влетела любимая всеми нами надворная советница — ее свояк Жорж Клемансо окрестил Берту сумасшедшей чаровницей. Она явилась прямо с вокзала, добиралась из Парижа в битком набитом купе третьего класса и оттуда вспорхнула прямо в Леопольдскрон… и до двух ночи кружила по залу, самая молодая из нас всех, подтверждая правоту слов, сказанных когда-то блаженной памяти Палленбергом (знаменитый артист Макс Палленберг погиб незадолго до этого в авиакатастрофе): „Черным сводом становилось все вокруг ее белого длинного платья — и этой озорнице не было еще семидесяти лет…“» [91]

Карл Краус, напротив, мерил ее холодным взглядом стороннего, почти враждебного наблюдателя. Когда Берта с энтузиазмом комментировала Зальцбургский фестиваль (1920), а затем открытие театра под руководством Макса Райнхардта в Йозефштадте, Краус не мог не потянуться к своему грозному сатирическому перу:

Церковь не щадит елея
для торгов ли, пропаганды ль,
в чем преуспевать умеет
фрау Берта Цукеркандль.
И в мечтательном запое
на алтарь кладет рассудок.
Если церковь съест такое,
значит, верит в свой желудок.

[92]

Берта Цукеркандль.

После вступления в Австрию гитлеровских войск она эмигрирует во Францию, где уже находился ее сын. Это стало возможным благодаря Полю Жеральди, чьи пьесы она переводила.

В Париже она снова начинает писать и становится членом «Австрийского бюро» и «Центрального объединения австрийских эмигрантов». Наконец, она получает орден Почетного легиона.