Женщины вокруг Наполеона

И все случилось так, как он обещал. Ему и его солдатам досталась богатая добыча и слава. Блеск и почести достались на долю молодого победителя, и его честолюбие не знало другого культа, кроме славы.

После Маренго дело обстояло иначе. Победы были уже для него не новостью, и он не был исключительно поглощен ими. К тому же он не был уже больше прежним молодым мечтателем с любвеобильным сердцем, а был теперь очень занятой человек, глава государства, который мог посвятить любовным развлечениям только краткие мгновенья. Актрисы были наиболее легкодоступные женщины. Ему стоило только приказать – и они тотчас же были в его распоряжении. Джузеппина Грассини только и ждала этого приказания, чтобы броситься в его объятия со всей страстностью своего южного темперамента. К тому же она была певица, а Наполеон любил музыку больше всех других искусств, хотя сам был в высшей степени немузыкален. Он услыхал пение артистки в концерте и пришел в такое восхищение, что немедленно позвал ее к себе. Джузеппина не заставила себя долго просить. Ее заветное желание исполнилось: она была возлюбленной Бонапарта, величайшего человека своего времени! Наконец-то он удостоил ее воздать ей должное как женщине.

На другое утро Джузеппина Грассини завтракала в комнате первого консула вместе с ним и с преданным Бертье. Наполеон уже решил взять с собой возлюбленную в Париж. Чтобы не дать повода Жозефине для ревнивых подозрений, был употреблен искусный маневр. Бурьен должен был поместить в официальный бюллетень сведение о том, что генерал Бонапарт, по всей вероятности, пригласит в Париж знаменитых певцов и певиц Бланджини, Маркези, мадам Биллингтон и мадемуазель Грассини к предстоящим празднествам 14 июля. Внешность была соблюдена, и Жозефина, для которой в сущности только и предназначалось это известие, доверилась бюллетеню. Названное в первую голову имя мадам Биллингтон служило ширмой для Грассини. Никому в голову не приходило, что певица, которая пела 25 Мессидора VIII года (14 июля 1800 года) гимн на освобождение Италии, была любовницей первого консула. Этот гимн, который она пела, был написан по приказанию Бонапарта поэтом Фонтаном, а Мегюль положил его на музыку.

Несмотря на то, что генерал Бонапарт был в то время действительно предметом всеобщего восхищения, прекрасная певица, однако, заняла не меньше его самого внимание парижан. В течение некоторого времени итальянская музыка праздновала настоящие триумфы в столице Франции. Все хотели слушать только итальянский оперный ансамбль и особенно добивались услышать Грассини. Она пела на вечерах в Мальмезоне, которые устраивались каждые десять дней, и ни один вечер у министров и у сановников консульского двора не проходил без ее участия как артистки. Она пела также и на празднестве, устроенном генералом Бертье в военном министерстве в 1801 году в день годовщины победы под Маренго.

Однако Джузеппина представляла себе совершенно иначе свою роль возлюбленной главы государства. Она мечтала о влиянии на манер маркизы Помпадур. Она уже видела себя в воображении окруженной толпой льстецов, стремящихся извлечь выгоду из ее влияния на первого консула, всячески заискивающих перед ней, чтобы она соблаговолила передать их просьбы и прошения своему высокому возлюбленному. И вот ей пришлось наслаждаться втихомолку своим счастьем в тихом доме на улице Шантерен, вместо того чтобы блистать своим положением, как ей того хотелось, в качестве истой дочери своего народа. Хотя ее возлюбленный и осыпал ее всевозможными щедротами, назначил ей ренту в 15 000 франков ежемесячно, так что она в смысле роскоши и расточительности могла стать наряду с официальными любовницами королей, однако он раз и навсегда запретил ей выставлять так или иначе напоказ свою связь. Он сознавал, что должен подавать добрый пример развращенной и распущенной Франции, какой она была до него. Он знал, что многие властители, стоявшие до него во главе государства, довели его благодаря своим любовницам до разорения и сами себя до погибели. Он сознавал также, что было безнравственно менять женщин как перчатки. И если однако он не был достаточно силен волей, чтобы следовать этим принципам, если он подобно Людовикам XIV и XV, подобно Генриху IV и Фридриху I не отказывал себе ни в одном чувственном удовольствии, то по крайней мере он не хотел выставлять напоказ свои слабости. Если их прощали природным королям, то никогда не простили бы Наполеону. «Его счастье лежало в его уме!»