Женская логика

– Красивая девочка.

– Эта красивая девочка не сомневается в том, что ее мать – убийца. Вам это известно?

– Да. Но показания родственников не имеют значения.

– Кто сказал вам такую глупость? Имеют! Если родственники оправдывают – да, их мнением можно пренебречь. А если родственники обвиняют...

– То вы уж и счастливы?

– Да! Я смеюсь и заливаюсь!

– Часто случается, что для обвинений у них не меньше оснований, чем для оправданий. У родственников. И если уж вы отрицаете их оправдания, найдите в себе мужество пренебречь и их обвинениями.

– Екатерина Сергеевна! Что вы несете?!

– Не знаю, Юрий Михайлович, не знаю... – Касатонова подняла наконец голову и посмотрела Убахтину в глаза. – Я не говорю, что не верю, я говорю иначе – мне не верится, что это сделала Юшкова.

– Почему?! – взревел Убахтин.

– Потому! – ответила Касатонова, понимая всю бестолковость своего ответа. – Как тогда понимать мою разгромленную квартиру? А охота за снимками? А сгоревшие книжные склады моего сына?

– А почему бы вам не спросить об этом у своего сына? Может быть, оттуда ниточка тянется? Может быть, ваш сын запутался в платежах, авансах, арендах? Это вам не приходило в голову?

– Приходило.

– И что?

– Ничего.

Касатонова и сама не могла разобраться в своих ощущениях. Она лишь поймала себя на том, что ей почему-то нестерпимо хотелось оправдать Юшкову, доказать ее невиновность. Может быть, за этим стояло простое бабье желание уязвить Убахтина? Нет, тут она могла ответить себе совершенно твердо – не было у нее такого желания. С каждой минутой, проведенной в кабинете следователя, Касатонова все сильнее ощущала что-то большое и громоздкое, что ворочалось в ее сознании и раздражало своей неопределенностью.

Что это было?

Сомнение?

Или наоборот – уверенность?

– Екатерина Сергеевна, – взяв себя в руки, Убахтин заговорил негромко и рассудительно. – Давайте проговорим то, что нам известно. Балмасов некоторое время жил с Юшковой, достаточно долго, лет пять, не меньше. Это много, люди за это время вполне способны внутренне породниться. Это и произошло с Юшковой. Но Балмасов вдруг бросает ее и уезжает в Турцию с дочкой. Он испортил девочку алкоголем, наркотиками, роскошью, заразил собственной порчей. Это достаточный мотив, чтобы пустить пулю в лоб?

– Достаточный, – согласилась Касатонова. – Но пуля была пущена в затылок. Мне Юшкова сама об этом сказала.

– Она вам сказала, что выстрел был сделан в затылок?! – Убахтин приник грудью к столу, будто готовился к прыжку, будто услышал нечто такое, что переворачивало всю картину преступления.

– Сказала, – кивнула Касатонова.

– Сама?

– Ну, – Касатонова не понимала вопросов Убахтина, все, о чем они говорили, казалось ей очевидным.

– Без всякой подсказки с вашей стороны?

– Она сказала в том смысле, что вот пуля в затылке, тело в морге... Ну, и так далее.

– Сама сказала?

– Ну да, да! – с легким раздражением подтвердила Касатонова. – Что из этого следует?

– Из этого следует, что она сама и всадила пулю в балмасовский затолок! – веско отчеканил Убахтин. – Откуда ей известно, что пуля в затылке, а не во лбу?

– Она могла по телевизору увидеть, услышать, – неуверенно проговорила Касатонова.

– Не-е-ет! – Убахтин опять поводил указательным пальцем из стороны в сторону. – Всю информацию об убийстве для телевидения давал я сам! Лично! И никто другой! И сознательно – вникаете? – сознательно внес ошибку, впрочем, можете назвать это ловушкой – я везде, всем и на всех уровнях говорил, что Балмасов застрелен выстрелом в сердце. И телевидение по всем каналам сообщило – пуля в сердце. И вдруг моя ловушка сработала! Вдруг моя ловушка захлопнулась! Я все время ждал – с какой стороны появится информация о выстреле в затылок! И дождался! Юшкова! Именно она первая сказала – пуля в затылке. Вопросы есть?

Касатонова помолчала, причем скорбно помолчала, как бы огорченная бесчувственностью следователя, грубостью его мышления, подозрительностью. Потом горестно вздохнула, осторожно подняла глаза.

– Они ведь прожили вместе столько лет, Юрий Михайлович.

– Ну и что?

– Она могла почувствовать.

– Это как? – не понял Убахтин.

– Чувства могли ей подсказать, что Балмасов убит выстрелом в затылок.

– А что, так бывает? – удивлению Убахтина не было предела.

– И очень часто.

– Если она такая чувствительная... – Убахтин не знал, чем закончить эти слова, – если она такая чувствительная... то какого черта поперлась той ночью к Балмасову?

– Сердцу не прикажешь, – смиренно ответила Касатонова. – Кстати, а вы нашли пистолет?

– Нет. Она говорит, что выбросила его.

– Вот видите.

– Что видите?! Что видите?! Убийца сумела избавиться от орудия преступления! Значит, все продумала заранее! Значит, готовилась! Значит, все осуществила сознательно!

– А вы уж и рады.

– Не понял?!

– Разбиты человеческие жизни... А вы веселитесь.

– Не понял?! – Убахтин обессиленно откинулся на спинку стула и уставился на Касатонову белыми от бешенства глазами.

– Вы считаете, что это справедливо?

– Что справедливо? Что?!

– Все, – чуть слышно обронила Касатонова.