Женская верность

Обои поклеились легко и ровно. Решили, что не худо бы было ещё окно и пол покрасить, поэтому к следующему выходному Марфа с Андреем должны уехать в Красноярск, а Иван и Анна, за время их отсутствия, всё покрасят.

Как-то вечером Иван после ужина попросил:

— Мам, Анна ремонт делает. А всего-то времени — выходной день. Не успеть. А если на долее растянуть, то Андрюшку надо к бабе Марфе хоть на неделю переселять.

— Ну, так щёж?

— Подмогни. Мало ли, если ей куда надо будет, так ты не против чтоб к нам принесла?

— Дитё, он и есть дитё. Пусть кипят уж заодно.

Ещё через некоторое время Иван переехал жить к Анне, устроившись работать на то же предприятие, где работала Анна. А на Бумстрое у бабы Устиньи по выходным дням, как она говорила, "кипели" уже шестеро внуков. И самый младший — Андрей Иванович. После развода Иван и Анна зарегистрировали свой брак. А так как по стечению обстоятельств отчество Адрюшки было тоже Иванович, то и хлопотать о его перемене не пришлось. В бараке даже пошушукались, что Андрюшка, скорее всего, и в самом деле Родкиного Ивана, потому и у Анны жизнь с первым мужем не сложилась. Когда эти слухи дошли до Ивана, он только улыбнулся. Удивившись, что на самом деле ему они были приятны. Пошушукались и забыли. У всех своих проблем хватает. В родню Родкиных Анна вошла естественно, да так и осталась на всю жизнь. Уготовила судьба вырасти Андрею Ивановичу в дружной семье, любимым сыном. Только правду говорят, что всё тайное когда-нибудь становится явным.

Осенние вечера в Сибири короткие и тёмные. Устинья загнала всю ребятню домой. Была суббота, и внуков оставили ночевать. Это был день в неделе, когда всех приводили к бабушке.

— Кулинка, воду-то согрела щёль?

— Вон, в тазике. Давай сначала девок перемоем, а уж потом ребят.

— Ага, я чистый. Не буду я в тазике мыться, — пряча за спиной грязные ладошки, Володька явно хотел избежать мытья.

— Вовочка, я тоже не буду в тазике мыться. Нас мама в ванной под краном купает, — Галина тоже не желала мыться, но была самой чистой из всех.

— Так, первая Татьяна, — и Акулина взялась умывать старшую внучку.

— На, — передала Устинье. Та вытерла ребёнка и посадила на кровать.

— Ага, меня вымыли, а свою Наташечку нет, — высказала та своё неудовольствие.

Андрей с Наташкой мылись сами, пыхтя и фыркая. Обращаться с тазиком они умели, потому что жили в бараке, в отличие от своих братьев и сестёр, живших в благоустроенных квартирах.

Татьяна легла спать с Акулиной, как-то так уж сложилось. Возле Устиньи шёл делёж. Кому где спать.

— Устишка, ложись поперёк кровати, да под ноги себе табуретку подставь. С одной стороны лягут девки, с другой парни, а то мы так до утра всему бараку спать не дадим, — Акулина устроилась поудобнее, пытаясь заснуть.

— Ну, куды ж деваться? — и Устинья устроилась поперёк кровати, раскинув руки. Слева легли Наталья и Галина, справа Володька и Андрей. Ещё какое-то время слышалась возня и сопение, но буквально через пятнадцать-двадцать минут ровное детское дыхание заполнило комнату.

Распластавшись поперек кровати, Устинья сморённая дневной усталостью, уж было начала засыпать, как в этой полудремоте ей показалось, что кровать покачивается, да нет, это уже не кровать. Это товарный вагон поезда. И на одной руке у неё спят Лёнка и Наська, а на другой Илюшка и Иван. Вон и Тихон у щёлки в вагонной стене всматривается в мелькавшие придорожные фонари. Ощущение было таким ярким, что Устинья невольно застонала, просыпаясь.

— Отлежала что, щёль? Ложись уж на диван, не мучайся, — дремотно проговорила Акулина.

— Я счас, — Устинья встала, накинула на плечи старую Иванову фуфайку, — До ветру, — и шлепая обутыми на босу ногу туфлями, вышла из комнаты.

А небо, как назло, осеннее Сибирское небо все было затянуто тучами, и их с Тихоном звезды не было видно.

Устинья подняла глаза к небу, руки сами собой сложились на груди крестом. И она стала разговаривать с мужем так, будто он был рядом и всё слышал, только вот ответить не мог.

Глава 30

МОРОЖЕНОЕ

Прямо на выходе с базара, того самого, что располагался рядом с Устиньиным бараком, стоял синий деревянный киоск, мечта всей окружной ребятни. Сверху белыми буквами по голубой фанере значилось: "МОРОЖЕНОЕ". Если встать на приступочек, и заглянуть в его темное нутро, то можно было увидеть алюминиевые бидоны со льдом, внутри которых и хранилось мороженое.

В дни получки, или в праздничные дни, ребятне везло — всем покупали по мороженому. Молочное — семь копеек, шоколадное — восемь копеек, а сливочное в глазури — одиннадцать копеек.

Рядом с киоском, на деревянном ящике сидела полная, опрятная пожилая женщина. Напротив неё на таком же ящике, но застеленном чистой газеткой, в блюдечке с водой плавали столбики "серы", жевать которую любили не только дети, но и взрослые. Маленький кусочек — пять копеек, большой — десять, но можно было купить и совсем маленький за три копейки. А ещё она иногда продавала "петушки", варенные из сахара конфеты на палочке, красного, желтого и даже зелёного цвета.