Женская верность

Елена вернулась к девочке. Щечки ребенка бледнели на глазах. Ребёнок умер. Елена, сжав на груди руки, сползла с края кровати на пол и раскачивалась, стоя на коленях, всё ещё не в силах поверить в случившееся. В длинном барачном коридоре послышались шаги. Устинья возвращалась с дровами. Переступив порог, тихо, стараясь не шуметь опустила дрова у печи. Повернулась к Елене: "Щё?". Медленно сделала несколько шагов отделявших её от кровати, где лежала дочка. Наклонилась над ребенком. Поняла всё сразу. Но что-то внутри не хотело верить: "Жар спал, уснула…". Устинья метнулась назад к печи, припала холодными руками к горячей кастрюле, чтоб согреть их. Сбросила с себя на пол фуфайку. Вернулась к кровати, бережно развернула бездыханное тельце.

— Матерь божья, дай мне силы перенести то, что не пожелаю самому злому врагу — пережить смерть дитя свово. Господи, Господи…

Устинья, стоя на коленях у кровати толи тихонько выла от боли, толи так молилась за новопреставленную дочь свою. Елена, размазывая слезы по щекам, запеленала сестру, будто опасаясь, что та замерзнет.

— Врач обещалась сегодня после обеда зайти. Может мне сейчас в поликлинику сходить? — Елена посмотрела на мать.

— Ну щёж, иди, — Устинья сидела рядом с ребенком, ещё не в силах осознать случившееся, но предстоящие заботы требовали внимания.

Елена глянула на тикающие на стене ходики. Еще немного и придет Надежда. А там и Илюшка. Нет, уж лучше дождаться их.

Четвертинку бумаги врач выписала не выходя из их комнаты. Передала Елене.

— Печать в регистратуре поставишь. По этой справке место на кладбище выделят. Там сторож. Больничный закрою завтрашним днём. Больше не могу.

День стоял морозный. Снежные сугробы искрились и переливались блестящими искорками.

Кладбище находилось на горе, которую местные называли Лысой. Да и в самом деле, не было на ней ни одного кустика, хотя у подножия летом буйно цвела черемуха.

Пока до туда добрели по снегу и Устинья, и Елена взмокли от пота. Сторож — выпивший мужик, и бумажку смотреть не стал.

— Готовых могил нет. Рыть их седни тоже некому. Земля промерзла — сами не осилите, — и пошел вперед.

Устинья и Елена пошли следом. Поднявшись на пригорок, указал место: "Вот здеся. Решайтесь как там. А я в сторожку". И поковылял назад.

— Думай, не думай, надо долбить. Взад назад ходить у нас силов не хватит. Да и кто нам в помочь? — Устинья ногой разгребла снег.

— Да ить ни лопат, ни кирки.

— Спросим у сторожа, должны быть. А уж потом ему помянуть поднесём.

Под снежным покрывалом земля ещё не успела окончательно промерзнуть. Но копать было всё равно невозможно. Долбили, откалывая комья, до самого вечера. Уже стало смеркаться, а могилка была ещё мелковата.

— Надо возвращаться. Уж какая есть. И так затемно придём. А Наське и Илюшке в ночь на работу. Заканчивай, — и Устинья осмотрелась по сторонам.

Начинала мести поземка и снег колючими иглами бил в лицо, засыпал под воротник. Это белое, метущееся поле окружал полный мрак. Стемнело так быстро, что обе не заметили как. Месяц ещё не взошел. И только далеко внизу мерцали огоньки Бумстроя. Подхватив лопату и кирку, осмотрелись. Но сторожка просто исчезла в этой бело-черной круговерти. Страх холодной струйкой пробежал между лопаток.

— Клади в могилку. Завтрева отдадим. Куды им тут деться. Да пошли отсель. Не место живым ночью среди мертвых, — и Устинья пропустила вперед себя Елену.

— Куды итить-то?

— Все одно дорогу замело. На свет и пойдем. С Божьей помощью доберемся.

И они побрели по снегу.

В дверях барака столкнулись с Илюшкой.

— Куды ты? — замерзшие губы слушались плохо. Илья буквально столкнулся с Устиньей.

— Искать Вас. Ночь, темень. Мороз.

— Идем, штоль? — от усталости и холода Елена еле стояла на ногах.

В комнате, кроме Надежды, возле маленького гробика, установленного на двух табуретках, сидела Татьяна. Увидав вошедших, она встала: "Надька, стукни Прониным, пусть Людка Елену к себе заберет, а то кабы ещё беды не нажить. А ты, Устишка, пошли ко мне".

Людмила развесила покрытую ледяной коркой одежду Елены над только что протопившейся печкой, напоила её горячим чаем в прикуску с сахаром, дала свои теплые вязанные носки. В комнате Родкиных печку не топили.

Татьяна развесив на просушку одежду Устиньи, напоила её отваром трав. Допив приготовленное питье, Устинья направилась к дверям.

— Послезавтрева мне на работу. Завтра и похороним.

— Не рви себе душу. Думай об живых. Тебе еще троих сохранить надо, да двоих дождаться.

— Дитё моё, малое… — голос Устиньи сдавленно прервался.

— Пойдем, на крыльце постоим, — и накинув плюшевую жакетку, Татьяна открыла дверь.

Морозный воздух ударил в лицо. Дышать стало легче. Устинья подняла глаза к небу: "Царь небесный, Господь — Батюшка, прими дитё моё, уготовь ей светлое место и вечный покой, душе безвинной".

Илья и Надежда ушли на работу. Елену подменила подруга, и она спала на родительской кровати прерывистым, тревожным сном. Устинья так и просидела всю ночь рядом с детским гробиком, лишь под самое утро сон не надолго сморил её. За полночь ушла к себе Татьяна, ей тоже с утра на работу.