Женская верность

— Да я бы и сам ушел. Да они уж полбутыли самогона выдули вот и кобенятся. А бате в таком разе лучше под руку не попадать. Тяжелая она у него. Нет, вы не думайте, так он мужик хороший. Протрезвеет, жалеть будет.

— Ел чего?

— Не-а.

— Пошли. Каша у меня пшенная, на молоке. Хлеба белого цельная булка, чай с сахаром.

— Да, оно конечно, кишка кишке давно протокол пишет. Только неудобно как-то…

— Ладно. Я тоже и устала, и замерзла. Так что пошли уж, — и Мария подтолкнула пацана впереди себя.

В комнате было тепло, чисто. Возле иконы мерцала лампадка. Пахло домашним теплом и ладаном.

— Счас в тазик воды солью. Лицо, да руки умоешь. А я покель печь подтоплю, да кашу согрею.

— Что вы тетенька, сам я, печь-то, а то вроде как нахлебник.

— Мал ты ещё для нахлебника. Дитё ты. Тебя кормить и одевать родителям полагается. А мне не в тягость. Ты ничего не бойся, не переживай. Давай, а то есть и мне страсть как охота, — соврала Мария.

Мальчишка умылся, причесал пятернёй голову и чинно сел за стол.

— А каша-то, каша-то с маслом… М-м-м… — и он облизал ложку. Мария и присесть к столу не успела, как его тарелка опустела.

— Давай-ка, ещё добавлю.

— Оно, конечно, можно. Так а вы-то завтра как-же?

— Тебя как звать?

— Колька.

— Ешь, Николай, да сходим до твоих родителев. А то скажут — ребенка украла.

— Не-е-е-е… Счас мы до них не достучимся. Только весь барак перебудим.

— Поглядим там.

— Не надо. Прошу вас. Я уж лучше один пойду.

— Мал ты по ночам один скитаться. Обувайся, пошли.

Лицо Николая стало пунцовым.

— Не надо, тётенька, не надо…

— Никак чего боишься?

— Ладно. Пошли.

Но сколько не скреблись и не стучались они в обшарпанную дверь Николаевой квартиры, так никто им и не открыл.

— И взаправду всех перебудим. Пошли щёль, спать. Утро вечера мудренее.

Спала Мария в эту ночь тревожно. И отчего-то очень хотела, чтоб и утром Коленька остался.

Встала она с рассветом. Затопила печь. Сварила картошки. Обжарила сало с луком, заправила картошку. И тут заметила, Николай спит, да одним глазом подсматривает.

— Никак проснулся?

— Дух такой, что сердце заходится. Вкуснотища…

— Рано ещё. Я счас на работу пойду. Кастрюлю на печи потеплее укрою. А ты как встанешь — поешь. Только вот как с ключом быть.

— А вы меня тут закройте, если можно конечно… Я бы если чего скажете — всё сделал.

— Да чего ж ты сделаешь? Ладно. Седни отсыпайся да отъедайся. А я с работы уж нигде не задержусь. В четыре уж буду дома.

На лице мальчишки, против его воли расплылась улыбка.

— Я ем немного. Чуть картохи отъем и вам оставлю.

Ни в этот вечер, ни через неделю Коленьку никто не искал. И Мария уже стала привыкать к своему жильцу, когда однажды ночью, вернувшись после второй смены, не застала мальчика дома. Всё было на месте. Только щи в кастрюле даже не тронуты. Проворочавшись до утра, Мария пошла к его родителям, решив, что ребенок заскучал и вернулся домой.

— А-а-а, соседка. Ну, проходь, проходь. Эй, жена, наливай стопарь. У нас гости.

— Да нет. Не пью я.

— Не пьют только телеграфные столбы. У них чашечки к верху дном повернуты. Давай, давай.

Неопрятная женщина, со свалявшимися волосами, в калошах, зачем-то вытерев о свой подол гранёный стакан, неуверенно раскачиваясь, плеснула в него мутную жидкость.

— Не ломайся. Давай. За знакомство.

— Вы лучше скажите, где ваш сын, Николай.

— А-а-а, поганец. Встретил его вчерась возле барака, говорю одна нога здесь, другая там, сбегай-ка родителю за самогоночкой. А он мне поперек всё, поперёк! Мал ещё, поганец, родителя учить. Приложил его чуток, для острастки, так с тех пор и не видал куда запропастился, — и он попытался встать на ноги, но покачнулся и свалился на пол.

— Чего ж вы тута рассиживаетесь? Матерь ты, али нет? Може какая беда с дитем приключилась, да и где он холодный, да голодный скитается?

Поняв, что одуревшие от постоянной пьянки, эти люди не собираются искать ребенка, да и не очень-то о нём помнят, Мария пошла прочь.

Домой идти не хотелось. Решила походить возле барака, у стаек, поспрашивать ребятишек, может кто видал Колю. Встречный ветер пронизывающими порывами бил в лицо. Искалеченная нога, уже через каких пятнадцать — двадцать минут поисков, заныла нестерпимой болью. Так ни с чем и вернулась домой. Кое — как дождавшись утра, пошла опять в знакомую квартиру. Там изменилось только одно: дверь была не заперта, а в тряпье на кровати у стены спал мужчина, с краю, пытаясь прикрыть грязным одеялом голый зад, скрючилась Колькина мать.

— А, черти окаянные! Чтоб вы провалились с глаз людских! — и Мария, прихрамывая, направилась в милицию.

— Ну да, знаем такого. Уже раз сбегал от родителей. Да от таких немудрено. Нашли на вокзале. Изворачивался как мог. Говорит на вокзале тепло и чисто, и тятька не колотит. Да подкармливают проезжающие. Там мол, перезимую. Ну, вернули его домой. А вы ему кто?

— Кто? Я-то кто? Кому? Коленьке щёль? — Мария заволновалась, подумают, что раз чужая тётка, то и искать не будут.

— Сродственница я ему.

— Ладно, идите домой. Как что-нибудь будет известно — сообщим.

Ещё через сутки участковый привел Николая к Марии.