Женская война

— Я ждал столько времени, ваше высочество, сколько назначил мне сам герцог де Ларошфуко, то есть целую неделю. Через неделю я опять явился; в этот раз мне отказали по всей форме. Ссылаюсь еще раз на господина Ленэ.

Принцесса повернулась к советнику: губы ее были сжаты, брови нахмурены, глаза метали молнии.

— К несчастью, — сказал Ленэ, — я должен признаться, что господин Ковиньяк говорит правду.

Ковиньяк гордо поднял голову.

— И что же, ваше высочество? — продолжал он. — Что сделал бы интриган в подобном случае? Интриган продал бы королеве и себя, и своих солдат. Но я… я терпеть не могу интриг и потому распустил всех моих людей, возвратив каждому из них его слово. Оставшись совершенно один и приняв абсолютный нейтралитет, я сделал то, что советует мудрый в случае сомнения: я ни в чем не принимал участия.

— Но ваши солдаты? Сударь, ваши солдаты? — закричала взбешенная принцесса.

— Я не король и не принц, ваше высочество — отвечал Ковиньяк, — а простой капитан; у меня нет ни подданных, ни вассалов, и потому я называю моими солдатами только тех, кому я плачу жалованье; а раз мои солдаты ровно ничего не получили, о чем свидетельствует господин Ленэ, то стали свободными от своих обязательств. Тогда-то, вероятно, они восстали против нового своего начальника. Как тут помочь? Признаюсь, что не знаю.

— Но вы сами, сударь, примкнули к партии короля? Что вы на это скажете? Что ваш нейтралитет надоел вам?

— Нет, ваше высочество, но самый невинный нейтралитет показался сторонникам королевы подозрительным. Меня вдруг арестовали в гостинице «Золотого тельца» на либурнской дороге и привели к ее величеству.

— И тут-то вы вступили с ней в переговоры?

— Ваше высочество, — ответил Ковиньяк, — в сердце деликатного человека много струн, которые может затронуть его суверен. Душа моя была уязвлена; меня оттолкнули от партии, в которую я бросился со слепой доверчивостью, со всем жаром, со всем чистосердечием юности. Меня привели к королеве под конвоем двух солдат, готовых убить меня; я ждал упреков, оскорблений, смерти: ведь все-таки я хоть мысленно служил делу принцев. Но случилось противное тому, чего я ждал… Меня не наказали, не лишили меня свободы, не послали в тюрьму, не возвели на эшафот… Напротив, великая королева сказала мне: «Храбрый и обманутый дворянин, я могу одним словом лишить тебя головы, но ты видишь, там были тебе неблагодарны, а здесь будут признательны. Теперь во имя святой Анны, моей патронессы, ты будешь считаться моим приверженцем. Господа, — сказала она, обращаясь к моим стражам, — уважайте этого офицера, я оценила его достоинства и назначаю его вашим начальником. А вас, — прибавила она, повернувшись ко мне, — вас назначаю я комендантом в Брон: вот так мстит французская королева».

— Что мог я возразить? — продолжал Ковиньяк своим обыкновенным голосом, перестав передразнивать Анну Австрийскую полукомическим и полусентиментальным тоном. — Что я мог возразить? Ровно ничего! Я был обманут в самых дорогих надеждах, я был обижен за бескорыстное усердие, принесенное к ногам вашего высочества, которой я имел счастье — с радостью вспоминаю об этом — оказать маленькую услугу в Шантийи. Я поступил, как Кориолан: перешел к вольскам.

Эта речь, произнесенная драматическим голосом и с величественными жестами, произвела большой эффект на слушателей; Ковиньяк догадался о своем триумфе, видя, что принцесса бледнеет от ярости.

— Наконец, позвольте же узнать, сударь, кому вы верны сейчас? — спросила она.

— Тем, кто ценит деликатность моего поведения, — отвечал Ковиньяк.

— Хорошо. Вы мой пленник.

— Имею честь быть вашим пленником, мадам, но надеюсь, что вы будете обращаться со мной как с дворянином. Я взят в плен, это правда, но я не сражался против вашего высочества; я ехал с вещами в свою крепость, как вдруг встретил отряд ваших солдат, и они захватили меня. Я ни секунды не скрывал ни своего звания, ни своих убеждений. Повторяю: я требую, чтобы со мной обращались не только как с дворянином, но и как с комендантом.

— Хорошо, сударь, — отвечала принцесса. — Тюрьмою вам назначается весь город; только поклянитесь честью, что не будете искать случая бежать.

— Поклянусь во всем, чего потребует от меня ваше высочество.

— Хорошо; Ленэ, дайте пленнику формулу присяги, мы примем его клятву.

Ленэ продиктовал присягу Ковиньяку.

Ковиньяк поднял руку и торжественно поклялся не выходить из Бордо, пока сама принцесса не снимет с него клятвы.

— Теперь можете идти, — сказала принцесса, — мы верим вашему дворянскому прямодушию и вашей воинской чести.

Ковиньяк не заставил повторять эти слова дважды, поклонился и вышел; но, уходя, он успел заметить жест Ленэ, который означал: «Он прав, ваше высочество, а виноваты мы; вот что значит скупиться в политике».

Дело в том, что Ленэ, умевший ценить людей по заслугам, понял всю хитрость характера Ковиньяка и именно потому, что ничуть не обманывал себя насчет правдоподобия доводов, высказанных Ковиньяком, удивлялся, как ловко пленник выпутался из самого затруднительного положения, в котором может оказаться перебежчик.