Женская война

— Пускай они делают что хотят! — вскричала принцесса с кровожадностью, свойственной женщинам, когда они предаются дурным наклонностям. — Пусть упиваются! Ведь это кровь врага.

— Но, ваше высочество, — возразил Ленэ, — враг этот защищен честью дома Конде, подумайте об этом. Притом, может быть, Ришон, наш храбрый Ришон, подвергается сейчас точно такой же участи, как этот несчастный? Ах, они оттеснят солдат! Если они доберутся до него, он погиб!

И Ленэ, обернувшись, крикнул:

— Эй, двадцать человек сюда! Двадцать добровольцев, чтобы помочь отбросить всю эту сволочь. Если хоть один волос упадет с головы пленника, то вы ответите мне вашими головами, ступайте!

Тотчас двадцать мушкетеров из городской милиции, принадлежавшие к лучшим семействам Бордо, спустились, как поток, по лестнице, пробились сквозь толпу, разгоняя ее ударами прикладов, и присоединились к охране. Они чуть не опоздали: руки нескольких людей, более сильных и озлобленных, чем другие, успели уже оборвать фалды синего мундира пленника.

— Благодарю вас, господа, — сказал он мушкетерам, — вы вырываете меня из зубов каннибалов. Это очень хорошо с вашей стороны. Черт, если они всегда так пожирают людей, то съедят всю королевскую армию в сыром виде, когда она придет осаждать город.

Он засмеялся и пожал плечами.

— Какой храбрец! — сказали в толпе, увидев спокойствие пленника, может быть несколько притворное, и повторяя сказанную им шутку, что льстило его самолюбию. — Да он настоящий храбрец! Он ничего не боится! Да здравствует бронский комендант!

— Пожалуй, извольте, — отвечал пленный, — да здравствует комендант Брона! Мне было бы очень хорошо, если б он здравствовал.

Бешенство народа тотчас превратилось в восхищение, и это восхищение тотчас разразилось приветственными криками. Коменданту, то есть нашему другу Ковиньяку, вместо неминуемой смерти досталась настоящая овация.

Читатель, вероятно, уже раньше догадался, что это был Ковиньяк, так печально вступивший в столицу Гиени в пышном звании коменданта Брона.

Под прикрытием солдат, сохраняя крепость духа, пленник добрался до дома президента Лалана. Половина стражи осталась охранять ворота, а вторая повела его к принцессе.

Ковиньяк гордо и спокойно вошел в комнату; но надо признаться, что сердце его сильно билось, хотя наружность у него была геройская.

Его узнали с первого же взгляда, хотя толпа порядочно попортила его синий мундир, золотые галуны и перо на шляпе.

— Господин Ковиньяк! — вскричал Ленэ.

— Господин Ковиньяк — комендант Брона! — добавила принцесса. — Да это, сударь, пахнет настоящей изменой!

— Что вы изволите говорить, ваше высочество? — спросил Ковиньяк, понимая, что настала минута, когда ему как никогда понадобится все его хладнокровие и особенно весь его ум. — Мне кажется, вы изволили что-то сказать про измену?

— Да, сударь, тут измена. В каком звании осмелились вы предстать передо мной?

— В звании коменданта Брона, ваше высочество.

— Так вы видите сами, что вы предатель. Кто дал вам звание коменданта?

— Господин Мазарини.

— Тогда я говорю, что вы дважды предатель. Вы комендант Брона, и ваша рота предала Вер. Вы получили звание за этот ваш подвиг!

При этих словах глубочайшее удивление выразилось на лице Ковиньяка. Он осмотрелся, как бы отыскивая человека, к которому могут относиться эти странные слова. Но, убедившись, что обвинение принцессы адресуется исключительно ему, он опустил руки с непритворным отчаянием.

— Моя рота предала Вер? — повторил он. — И вы, ваше высочество, упрекаете меня в этом?

— Да, я; прикидывайтесь, что вы этого не знаете, притворяйтесь удивленным. Вы, кажется, хороший комедиант, но меня не обманут ни ваши слова, ни ваши гримасы, как бы они превосходно ни согласовывались.

— Я вовсе не притворяюсь, ваше высочество, — отвечал Ковиньяк. — Как могу я знать, что происходит в Вере, когда я там во всю жизнь ни разу не был?

— Неправда, сударь, неправда!

— Мне нечего отвечать на подобные обвинения, вижу только, что ваше высочество изволит гневаться на меня… Припишите откровенности моего характера то, что я защищаюсь так свободно. Я думал, напротив того, что могу пожаловаться на вас.

— На меня? Вы, сударь! — вскричала принцесса, удивленная такой невероятной дерзостью.

— Разумеется, ваше высочество, — отвечал Ковиньяк, не смущаясь. — По вашему слову и по слову господина Ленэ, находящегося здесь, я навербовал роту храбрецов, заключил с ними соглашение, которое было для меня свято, потому что было основано тоже на моем честном слове. Потом я пришел просить у вашего высочества обещанных денег… безделицу… тридцать или сорок тысяч ливров… Да и деньги-то, заметьте, следовали не мне, а храбрым воинам, которых я доставил партии господ принцев. И что же?.. Ваше высочество отказали мне… Да, отказали! Ссылаюсь на господина Ленэ.

— Правда, — сказал Ленэ, — когда господин Ковиньяк приходил, у нас не было денег.

— А разве вы не могли подождать несколько дней, сударь? Разве верность ваша и ваших людей рассчитана была по часам?