Женская война

— Это так, ваше высочество, — отвечала виконтесса. — Но заняв место королевы, вы приняли на себя и лучшее ее право — миловать!

— И право наказывать, — гордо прибавила принцесса Конде, — потому что одна из этих семидесяти семи бумаг — смертный приговор.

— А семьдесят восьмая бумага будет акт помилования, не так ли, ваше высочество? — сказала Клер умоляющим голосом.

— Что ты говоришь, дитя мое?

— Я говорю, ваше высочество, что уже, кажется, пора мне освободить моего пленника, неужели вам не угодно, чтобы я избавила его от страшного мучения видеть, как поведут его товарища на казнь? Ах, ваше высочество, если вам угодно миловать, так прощайте вполне и безусловно!

— Честное слово! Ты совершенно права, дитя, — сказала принцесса. — Но уверяю тебя, я совсем забыла свое обещание, занявшись важными делами; ты прекрасно сделала, что напомнила мне о нем.

— Стало быть?.. — начала Клер в восторге.

— Стало быть, ты сделаешь то, что хочешь.

— Так напишите еще одну бумагу, ваше высочество, — сказала Клер с улыбкой, которая смягчила бы самое черствое сердце, с улыбкой, какой не может изобразить ни один живописец, потому что она свойственна только любящей женщине, то есть жизни в самой божественной ее сущности.

Клер придвинула лист к принцессе и указала пальцем, где надобно писать.

Принцесса написала:

«Приказываю господину коменданту замка Тромпет допустить виконтессу де Канб к барону де Канолю, которому мы возвращаем полную и безусловную свободу».

— Так ли? — спросила принцесса.

— Да, да, ваше высочество! — вскричала Клер.

— Надобно подписать?

— Непременно.

— Хорошо, дитя мое, — сказала принцесса с самой приветливой своей улыбкой, — надо сделать все, что ты хочешь.

Она подписала.

Клер бросилась на бумагу, как орел на добычу. Она едва поблагодарила ее высочество и, прижав бумагу к груди, выбежала из комнаты.

На лестнице она встретила герцога де Ларошфуко со свитой офицеров и бордосцев, которая всегда за ним следовала, когда он выходил на улицу.

Клер весело поклонилась ему. Удивленный герцог остановился на площадке и смотрел вслед виконтессе, пока она не сошла с лестницы.

Потом он вошел к принцессе и сказал:

— Ваше высочество, все готово.

— Где?

— Там!

Принцесса смотрела на него вопросительно.

— На эспланаде, — прибавил герцог.

— А, хорошо, — сказала принцесса, притворяясь спокойной, ибо чувствовала, что на нее смотрят. Как женщина она не могла не вздрогнуть, но положение главы партии не позволяло проявлять слабость. — Если все готово, так ступайте, герцог.

Герцог колебался.

— Не полагаете ли вы, что и я должна присутствовать там? — спросила принцесса. Несмотря на умение владеть собой, она не могла скрыть смущения. Голос ее дрожал.

— Как угодно вашему высочеству, — отвечал герцог, занимавшийся в эту минуту, может быть, разрешением какой-то философической задачи.

— Посмотрим, герцог, посмотрим. Вы знаете, что я помиловала одного из осужденных?

— Да, ваше высочество.

— Что скажете вы об этом?

— Скажу одно: все, что делает ваше высочество, делается хорошо.

— Да, — сказала принцесса, — лучше было простить. Надобно показать эпернонистам, что мы не боимся мстить, считаем себя равными с его величеством, но, уверенные в своей силе, платим за зло без бешенства, умеренно.

— Это очень хорошая политика.

— Не так ли, герцог? — спросила принцесса, старавшаяся по голосу герцога узнать настоящую его мысль.

— Но, — продолжал герцог, — вы все-таки придерживаетесь мнения, что один из арестантов должен искупить смерть Ришона; если эта смерть останется неотомщенной, то все подумают, что ваше высочество мало уважаете храбрых людей, которые служат вам.

— Разумеется, разумеется! Один из них умрет. Даю слово принцессы! Будьте спокойны.

— Могу ли узнать, которого из них ваше высочество помиловали?

— Господина де Каноля.

— А!

Это «а!» было сказано довольно странно.

— Нет ли у вас особенной причины не любить этого дворянина, герцог? — спросила принцесса.

— Помилуйте, ваше высочество, разве я сержусь когда-нибудь на кого-нибудь? Разве я благосклонен к кому-нибудь? Я разделяю людей на две категории: на тех, кто мне препятствует, и тех, кто мне помогает. Надобно устранять первых и поддерживать вторых… пока они нас поддерживают. Вот моя политика, ваше высочество, скажу даже, почти моя мораль.

«Что, черт возьми, он тут еще затевает и чего хочет? — спросил Ленэ сам себя. — Он, кажется, не терпит бедного Каноля».

— Итак, — продолжал герцог, — если у вашего высочества нет для меня никаких других приказаний…

— Нет, господин герцог.

— Тогда я прощаюсь с вашим высочеством.

— Так все это будет сегодня вечером? — спросила принцесса.

— Через четверть часа.

Ленэ приготовился идти за герцогом.

— Вы идете смотреть на это, Ленэ? — спросила принцесса.