Женская война

— Покорно благодарю. Но будьте спокойны: этого не случится. Я сейчас говорил вам, какое отвращение чувствую к такого рода смерти. Стало быть, бланк останется у меня, но, может быть, вам угодно купить его; в таком случае мы можем переговорить и поторговаться.

— Он мне не нужен! Важная вещь бланк! Я сама выдаю их!

— Счастливая Нанон!

— Так вы оставляете его?

— Непременно.

— Не боясь ничего и рискуя последствиями?

— Не бойтесь, я знаю, как сбыть его с рук. Что же касается приказания уйти отсюда, я не решусь на такую ошибку, потому что я здесь по приказу герцога. Скажу еще, что, желая избавиться от меня поскорее, вы забываете самое важное.

— Что именно?

— То важное поручение, о котором говорил мне герцог и которое должно осчастливить меня.

Нанон побледнела.

— Несчастный, — сказала она, — ведь вы знаете, что не вы должны исполнить это поручение. Вы знаете, что использовать ваше положение во зло — значит совершить преступление, такое преступление, которое рано или поздно навлечет на вас казнь.

— Да, но я хочу им воспользоваться.

— Притом же в депеше написано, что она поручается господину де Канолю.

— А меня разве зовут не бароном де Канолем?

— Да, однако при дворе знают не только его имя, но и его лицо. Господин де Каноль часто бывал при дворе.

— Ну, согласен, вот это замечание дельное. С тех пор как мы толкуем, в первый раз вы правы, и видите, я тотчас соглашаюсь с вами.

— Притом же вы найдете там ваших политических врагов, — прибавила Нанон. — Да, может быть, и ваше лицо там столько же известно, сколько и лицо господина де Каноля, только с совсем иным отношением к нему.

— О, это бы ничего не значило, если бы поручение, как уверял герцог, действительно имело целью великую услугу Франции. Поручение избавило бы посланного от бед. Такая важная служба влечет за собой помилование, и прощение за прошлые грехи есть всегда главное при каждом изменении политики. Итак, поверьте мне, дорогая сестра, не вы можете диктовать мне условия, а я вам.

— И чего же вы хотите?

— Во-первых, как я вам уже говорил, главная статья всякого трактата — амнистия.

— А еще?

— Уплата по счетам.

— Так я вам еще должна?

— Вы должны мне сто пистолей, которые я просил у вас и в которых вы изволили отказать мне так бесчеловечно.

— Вот вам двести.

— Бесподобно! Теперь я узнаю вас, Нанон.

— Но с условием.

— Каким?

— Вы исправите зло, которое совершили.

— Совершенно справедливо. Что же я должен сделать?

— Сейчас же садитесь на коня, отправляйтесь по парижской дороге и скачите без отдыха, пока не догоните господина де Каноля.

— И тогда я расстанусь с баронским титулом?

— Вы возвратите его хозяину.

— А что сказать ему?

— Отдайте ему вот этот приказ и убедитесь, что он поехал в Париж.

— И это все?

— Конечно.

— Он должен знать, кто я?

— Напротив, очень нужно, чтобы он этого не знал.

— Ах, Нанон, неужели вы стыдитесь вашего брата?

Нанон не ответила. Она задумалась.

— Но, — сказала она через несколько минут, — каким образом я могу убедиться, что вы исполните мое поручение в точности? Если бы вы считали что-нибудь святым, так я попросила бы клятвы.

— Сделайте лучше.

— Что же?

— Обещайте мне сто пистолей после того, как я исполню ваше поручение.

Нанон пожала плечами.

— Согласна, — сказала она.

— Посмотрите, — отвечал Ковиньяк. — Я не требую с вас никакой клятвы, довольствуясь одним вашим словом. Итак, вы отдадите сто пистолей тому, кто доставит вам расписку Каноля, разумеется, от моего имени?

— Хорошо, но вы говорите о третьем лице: а вы, случайно, не думаете сами вернуться?

— Как знать? Важные дела призывают меня в окрестности Парижа.

Нанон не могла скрыть проявления радости, которое вырвалось у нее невольно.

— А вот это не совсем любезно, — сказал Ковиньяк, засмеявшись. — Но мне все равно, дорогая сестра. Итак, вы не держите на меня никакого зла?

— Никакого. Но скорее на коня!

— Немедленно. Только позвольте стакан вина на дорогу.

Ковиньяк вылил в свой стакан остатки шамбертена, выпил, чрезвычайно почтительно поклонился сестре, вышел, вскочил на лошадь и через минуту исчез в облаке пыли.

X

Луна выходила из-за горизонта, когда виконт в сопровождении верного Помпея выехал из гостиницы метра Бискарро и пустился вскачь по дороге в Париж.

Около четверти часа виконт предавался своим мыслям. За это время они проехали почти полтора льё. Наконец юноша повернулся к слуге, который следовал шагах в трех сзади своего господина.

— Помпей, — сказал он, — не попала ли к тебе как-нибудь моя перчатка с правой руки?

— Кажется, нет, господин виконт.

— Что ты делаешь там с багажом?

— Смотрю, крепко ли он привязан, и затягиваю ремни, чтобы золото не звенело. Звон золота не доводит до добра, сударь, и приводит к неприятным знакомствам, особенно ночью.

— Ты прекрасно делаешь, Помпей, — сказал виконт, — я радуюсь, видя твое старание и осторожность.

— Это естественные качества старого солдата, господин виконт, и они очень хорошо сочетаются с храбростью. Однако отвага не должна быть безрассудной, поэтому я, признаюсь, очень жалею, что господин Ришон не мог проводить нас: ведь трудно уберечь двадцать тысяч ливров, особенно в наше бурное время.