Женская война

Фергюзон питал безграничное доверие к своему капитану и без возражений пошел к дверям.

— Дайте нам вина, и самого лучшего, — сказал Ковиньяк, — нашему новому товарищу, верно, хочется выпить.

Фергюзон поклонился и вышел. Через полчаса он вернулся и застал капитана и путешественника за столом; оба они потягивали знаменитое легкое орлеанское вино, которое услаждало гасконский вкус Генриха IV.

— Что? — спросил Ковиньяк.

— Все в порядке. Вот расписка.

— Так ли?

И Ковиньяк передал горожанину гербовую бумагу.

— Именно то!

— Расписка написана по форме?

— Совершенно.

— Так вы можете, основываясь на этой расписке, отдать мне ваши деньги?

— Могу.

— Так пожалуйста.

Горожанин отсчитал четыре тысячи ливров; Ковиньяк положил их в свой мешок, заменив ими отсутствующие деньги.

— И этими деньгами я откупился? — спросил путешественник.

— О Боже мой, разумеется, если вы не набиваетесь на службу.

— Я-то нет, но…

— Что же? Говорите! У меня есть предчувствие, что мы не разойдемся, не устроив еще одно дело.

— Очень может быть, — отвечал горожанин, совершенно успокоившись после получения расписки, — видите ли, у меня есть племянник…

— Ага, вот что!

— Малый грубый и беспокойный.

— И вы хотели бы избавиться от него?

— Не то чтобы избавиться… но думаю, что из него вышел бы превосходный солдат.

— Пришлите мне его, я сделаю из него героя.

— Так вы примете его?

— С величайшей радостью.

— У меня также есть и крестник, малый с большими достоинствами. Он хочет вступить в духовное звание. За его воспитание я вынужден платить очень значительную сумму.

— Вы хотите и ему дать в руки мушкет? Не так ли? Пришлите мне крестника вместе с племянником, это будет стоить вам только пятьсот ливров за обоих, не больше.

— Пятьсот ливров! Я вас не понимаю.

— Да ведь платят при поступлении.

— Так как же вы хотите заставить меня заплатить за то, чтобы не служить?

— Это совсем другое дело! Ваш племянник и ваш крестник заплатят каждый по двести пятьдесят ливров, и вы о них уж никогда не услышите.

— Черт возьми! Ваше обещание очень соблазнительно! А им будет хорошо?

— Если они послужат под моим начальством, то не захотят быть китайским императором. Спросите у этих господ, как я их кормлю. Отвечайте, Барраба; отвечайте, Карротель.

— Действительно, — сказал Барраба, — мы живем как вельможи.

— А как они одеты! Посмотрите.

Карротель сделал пируэт и показал свое великолепное платье со всех сторон.

— Да, — сказал путешественник, — о платье нельзя сказать ничего плохого.

— Так вы пришлете мне ваших молодцов?

— Да, хочется! Вы долго пробудете здесь?

— Нет, недолго. Мы уедем завтра утром, но поедем шагом, чтобы они могли догнать нас. Дайте нам пятьсот ливров, и дело будет покончено.

— Со мною только двести пятьдесят.

— Вы отдадите им остальные двести пятьдесят и под предлогом доставки этой суммы пришлете их ко мне; а иначе, если у вас не будет предлога, они, пожалуй, догадаются.

— Но, — сказал горожанин, — они, может быть, возразят мне, что одного человека достаточно для исполнения такого поручения?

— Скажите им, что на дорогах неспокойно, и дайте каждому из них двадцать пять ливров в счет жалованья.

Буржуа смотрел на Ковиньяка с изумлением.

— Право, — сказал он, — только военных людей не останавливают никакие препятствия.

И, отсчитав двести пятьдесят ливров Ковиньяку, он вышел в восторге, что за такую малую сумму мог пристроить племянника и крестника, содержание которых стоило ему более двухсот пистолей в год.

VI

— Теперь, метр Барраба, — сказал Ковиньяк, — нет ли у тебя в чемодане какого-нибудь платья попроще, в котором ты был бы похож на податного чиновника?

— У меня осталось платье того сборщика податей, которого мы, вы знаете…

— Хорошо, очень хорошо, и у тебя, верно, его бумаги?

— Лейтенант Фергюзон приказал мне беречь их, и я берег их пуще глаза.

— Лейтенант Фергюзон — удивительный человек! Оденься сборщиком и захвати эти бумаги.

Барраба вышел и через десять минут явился совершенно переодетым.

Он увидел Ковиньяка тоже переодетого в черное платье и похожего как две капли воды на судейского.

Оба они отправились к дому прокурора. Метр Рабоден жил на третьем этаже; квартира его состояла из кабинета, комнаты для писцов и передней. Вероятно, были и еще комнаты, но они не открывались для клиентов, и потому мы не говорим о них.

Ковиньяк прошел переднюю, оставил Барраба в конторе, бросив внимательный взгляд на двух писцов, которые делали вид, что пишут, а между тем играли, и вошел в sanctum sanctorum[5].

Метр Рабоден сидел за столом, до того заваленным делами, что тонул в отношениях, копиях и приговорах. То был человек высокого роста, сухой и желтый, в черном узком платье. Услышав шум шагов Ковиньяка, он выпрямился, поднял голову, и она показалась из-за груды бумаг.

Ковиньяк подумал, что встретил василиска (зверя, которого современные ученые считают сказочным), так как в маленьких глазах прокурора горел огонь скупости и жадности.

— Сударь, — сказал Ковиньяк, — извините что я вошел к вам без доклада, но, — прибавил он, улыбаясь как можно приятнее, — это привилегия моей должности.