Женская война. Сильвандир

Тоща герцог и его возлюбленная выбрали (или, лучше сказать, Каноль тайно выбрал за них) домик и решили, что Нанон поживет в нем, пока отделают для нее дом в Либурне. Каноль получил отпуск, по видимости для завершения семейных дел, а в действительности для того, чтобы иметь право уехать из полка, вернувшегося в Ажен, и не слишком удаляться от селения Матифу, в котором его спасительное присутствие было теперь нужнее, чем когда-либо. В самом деле, события начинали принимать грозный оборот. Принцы Конде, Конти и Лонгвиль, арестованные 17 января и заключенные в Венсен, могли дать четырем или пяти партиям, на которые разделилась тоща Франция, повод к гражданской войне. Ненависть к герцогу д’Эпернону (все знали, что он совершенно предан двору) беспрестанно увеличивалась, хотя можно было подумать, что дальше ей уже увеличиваться было некуда. Катастрофа, которой желали все партии, сами не понимавшие в том странном положении, в каком находилась Франция, что они делают, становилась неминуемой. Нанон, как птичка, предчувствующая бурю, исчезла с горизонта и скрылась в своем зеленом гнездышке, ожидая там безмолвно и в неизвестности развязки событий.

Она выдавала себя за вдову, ищущую уединения; так называл ее и метр Бискарро.

Накануне того дня, с которого начали мы наше повествование, герцог д’Эпернон посетил прелестную затворницу и объявил ей, что уезжает на неделю. Тотчас после его отъезда Нанон послала через сборщика податей, своего протеже, письмо к Канолю, который, пользуясь отпуском, жил в окрестностях Матифу. Только, как мы уже рассказывали, подлинная записка была вырвана из рук посланного и Ковиньяк вместо нее послал собственноручно сделанную копию. На это приглашение и ехал беспечный капитан, когда виконт де Канб остановил его шагах в четырехстах от цели.

Остальное мы знаем.

Нанон ждала Каноля так, как ждет влюбленная женщина, то есть десять раз в минуту смотрела на часы, беспрестанно подходила к окну, прислушивалась ко всякому стуку, посматривала на красное великолепное солнце, которое скрывалось за горою и уступало место сумраку. Сначала постучались в парадную дверь; Нанон выслала Франсинетту. Но это был мнимый поваренок, который принес ужин. Нанон выглянула в переднюю и увидела лжепосыльного от метра Бискарро, а тот заглянул в спальню и заметил там накрытый столик с двумя приборами. После этого Нанон приказала Франсинетте разогревать ужин, печально притворила дверь и вернулась к окну, из которого даже при ночной темноте можно было видеть, что на дороге никого нет.

Но внезапно другой стук, не похожий на первый, раздался у задних ворот домика. Нанон вскрикнула: «Вот он!». Но, боясь ошибиться, она молча и неподвижно стояла в своей комнате. Через минуту дверь отворилась и на пороге появилась Франсинетта, печальная, смущенная, с запиской в руках. Молодая женщина увидела бумагу, бросилась, вырвала ее из рук служанки, распечатала и прочла со страхом.

Письмо поразило Нанон как громом; она очень любила Каноля, но у нее честолюбие почти равнялось любви. Теряя герцога д’Эпернона, она лишалась будущего своего счастья, а может быть, даже и приобретенного состояния. Однако ж она была женщина умная. Погасив свечу, которая могла выдать ее, она подбежала к окну и вовремя выглянула: четыре человека подходили к домику и были уже близко, не более как в двадцати шагах. Человек в плаще шел впереди; в нем Нанон тотчас узнала герцога. В эту минуту в комнату вошла Франсинетта со свечой. Нанон с отчаянием взглянула на приготовленный стол, на два прибора, на два кресла, на две вышитые подушки, которые дерзко белели на фоне занавесок из темнокрасной камки, наконец, на свой соблазнительный ночной туалет, превосходно гармонировавший со всеми этими приготовлениями.

«Я пропала», — подумала она.

Но почти в ту же минуту ее быстрый, находчивый ум вернулся к ней, и она улыбнулась. С необыкновенной быстротой она схватила стакан, приготовленный для Каноля, и бросила его в сад; вынула из футляра золотой бокал с гербом герцога, поставила его прибор возле своего; потом, дрожа от страха, но с улыбкою на лице спустилась по лестнице и подошла к двери в ту самую минуту, как раздался громкий и торжественный удар.

Франсинетта хотела отпереть дверь, но Нанон удержала ее руку, оттолкнула и с быстрым взглядом, который у уличенных женщин так хорошо дополняет мысль, сказала:

— Я ждала герцога, а не Каноля. Подавай ужин, скорей!

Потом она сама отперла и, бросившись на шею человеку с белым пером, лицо которого приняло самое суровое выражение, воскликнула:

— А, стало быть, сон не обманул меня! Пожалуйте, дорогой герцог, все готово, будем ужинать.

Д’Эпернон стоял в недоумении; но ласки хорошенькой женщины всегда приятны, поэтому он позволил ей поцеловать себя.

Однако, вспомнив тотчас, что имеет в руках неотразимые доказательства измены, он отвечал:

— Позвольте, сударыня, прежде ужина нам непременно нужно объясниться.

И, сделав знак рукой своим спутникам, которые почтительно отошли, впрочем, недалеко, сам он вошел в дом тяжелыми шагами.