Женская война. Сильвандир

— Боже мой, — сказал Ришон с той философской грустью, которая иной раз посещает даже сильных людей, — а мы разве серьезнее и разумнее, мы, решившиеся неосторожными руками зажечь пламя гражданской войны так же легко, как зажигаем свечу в церкви? Разве коадъютор — человек серьезный? А он одним словом может усмирить или поднять Париж! Разве герцог де Бофор — человек серьезный? А он имеет такое влияние в Париже, что его прозвали королем рынков! Разве герцогиня де Шеврез — серьезная женщина? А она назначает и смещает министров! Разве герцогиня де Лонгвиль — серьезная женщина? А она три месяца царствовала в парижской ратуше. Разве и сама принцесса Конде — серьезная женщина, ведь она еще вчера занималась только нарядами и бриллиантами? Разве герцог Энгиенский — серьезный предводитель политической партии, когда он посреди своих мамок играет еще в куклы и наденет штаны в первый раз только для того, чтобы потрясти Францию? Наконец, и я — если вы позволите мне поставить мое имя после этих знаменитых имен, — разве я важный человек, я, сын ангулемского мельника, бывший слуга герцога де Ларошфуко? Один раз господин мой дал мне вместо щетки и ливреи шпагу. Я храбро надел ее и превратился в воина! И вот сын ангулемского мельника, прежний камердинер Ларошфуко, стал капитаном, формирует роту, собирает четыреста или пятьсот человек и будет, в свою очередь, играть их жизнью, как будто судьба дала ему право на это. Вот он идет по пути к почестям, скоро его произведут в полковники, назначат комендантом крепости… Кто знает, может быть, и ему придется в течение десяти минут, часа или целого дня вершить судьбу Франции? Видите, все это очень похоже на сон; однако ж я буду считать его действительностью до тех пор, пока меня не разбудит какая-нибудь великая катастрофа…

— И тоща, — прибавил виконт, — горе тем, кто вас разбудит, Ришон, потому что вы будете героем…

— Героем или изменником, смотря по тому, кем мы тоща станем — слабейшими или сильнейшими. При прежнем кардинале я подумал бы об этом хорошенько, потому что рисковал бы головою.

— Помилуйте, Ришон, не заставляйте меня думать, что подобные соображения могут удержать вас! Вас, которого называют храбрейшим воином во всей французской армии…

— Ах, разумеется, — сказал Ришон, выразительно пожав плечами, — я был храбр, когда король Людовик XIII, бледный, с черными глазами, блестевшими как карбункулы, с голубой лентой, которую я видел еще на груди его отца, кричал звонким голосом моим солдатам, покручивая при этом усы: «Король смотрит на вас, вперед, господа!» Но если мне придется вновь увидеть на груди сына ту же ленту, какую я видел на груди отца, однако уже не позади, а впереди себя и кричать солдатам: «Стреляй по королю французскому!», то в этот день, виконт — продолжал Ришон, покачивая головой, — я боюсь, что струшу и выстрелю мимо.

— Что с вами сегодня сделалось? Зачем вы толкуете только о неприятных вещах? — спросил юноша. — Любезный Ришон, гражданская война — это очень печально, я знаю, но иногда она необходима.

— Да, как чума, как желтая лихорадка, как черная лихорадка, как лихорадки всех цветов. Например, виконт, не думаете ли вы, что мне очень нужно завтра всадить шпагу в живот храброму Канолю, когда я так дружески и с таким удовольствием пожал ему руку сегодня… И почему? Потому, что я служу принцессе Конде, которая смеется надо мною, а он служит кардиналу Мазарини, над которым смеется сам? Однако ж это дело очень возможное…

Виконт вздрогнул от ужаса.

— Или, может быть, — продолжал Ришон, — я ошибаюсь, и он как-нибудь проткнет мне грудь. О, такие, как вы, не понимают, что такое война. Вы видите только море интриг и бросаетесь в него как в свою родную стихию. Вот третьего дня я говорил принцессе, и она согласилась со мной, что в том мире, в каком вы живете, пушечные выстрелы, которые нас убивают, кажутся просто потешным огнем.

— Право, Ришон, — сказал виконт, — вы пугаете меня, и если б я не был уверен, что вы будете охранять меня, то не смел бы пуститься в дорогу. Но под вашей защитой, — прибавил юноша, подавая свою маленькую руку фрондеру, — я ничего не боюсь.

— Под моей защитой? — повторил Ришон. — Да, правда, вы напомнили мне об этом. Вам придется обойтись без меня, виконт, намерения наши изменились.

— Разве вы не поедете со мною в Шантийи?

— Я должен был вернуться туда в том случае, если б не был нужен здесь. Но, как я уже сказал вам, я стал таким важным человеком, что принцесса решительно запретила мне удаляться из окрестностей форта. Его, кажется, хотят отнять у нас.

Виконт вскрикнул от страха.

— Как! Я должен ехать без вас! Ехать с одним Помпеем, который в тысячу раз трусливее меня? Через половину Франции одному или почти одному? О! Нет, я не поеду, клянусь вам, я умру со страха прежде, чем доберусь до Шантийи!

— Ах, виконт! — вскричал Ришон, покатываясь от хохота. — Вы, стало быть, забыли, что у вас на боку шпага!

— Смейтесь сколько угодно, а я все-таки не поеду. Принцесса обещала мне, что вы проводите меня, и я согласился ехать только на этом условии.