Женская война

— Храбрый и обманутый юноша, я могу одним словом лишить тебя жизни, но ты видишь, там были к тебе неблагодарны, а здесь будут признательны. Теперь ты будешь считаться между моими приверженцами. Господа, — сказала она, обращаясь к моим стражам, — уважайте этого офицера, я оценила его достоинства и назначаю его вашим начальником. А вас, — прибавила она, повертываясь ко мне, — вас назначаю я комендантом в Брон: вот как мстит французская королева.

— Что мог я возражать? — продолжал Ковиньяк своим обыкновенным голосом, переставая передразнивать Анну Австрийскую полукомическим и полусентиментальным тоном. — Что мог я возражать? Ровно ничего! Я был обманут в самых сладких надеждах, я был обижен за бескорыстное усердие мое к вам, которой я имел случай — с радостью вспоминаю об этом — оказать маленькую услугу в Шантильи. Я поступил, как Кориолан, перешел к вольскам.

Эта речь, произнесенная драматическим голосом и с величественными жестами, произвела большой эффект на слушателей. Ковиньяк заметил свое торжество, потому что принцесса побледнела.

— Наконец позвольте же узнать, кому вы верны?

— Тем, кто ценит деликатность моего поведения, — ответил Ковиньяк.

— Хорошо. Вы мой пленник.

— Имею честь быть вашим пленником, но надеюсь, что вы будете обращаться со мною, как с дворянином. Я взят в плен, это правда, но я не сражался против вас. Я ехал в свою крепость, как вдруг попал на отряд ваших солдат и они захватили меня. Я ни одну секунду не скрывал ни звания, ни мнения своего. Повторяю: прошу, чтобы со мной обращались не только как с дворянином, но и как с комендантом.

— Хорошо, — отвечала принцесса. — Тюрьмою вам назначается весь город; только поклянитесь честью, что не будете искать случая бежать.

— Поклянусь во всем, в чем угодно вашему высочеству.

— Хорошо. Лене, дайте пленнику формулу присяги, мы примем его клятву.

Лене продиктовал присягу Ковиньяку.

Ковиньяк поднял руку и торжественно поклялся не выходить из Бордо, пока сама принцесса не снимет с него клятвы.

— Теперь можете идти, — сказала принцесса, — мы верим вашему дворянскому прямодушию и вашей чести воина.

Ковиньяк не заставил повторить этих слов два раза, поклонился и вышел, но уходя он успел заметить жест Лене, который значил: он прав, а виноваты мы, вот что значит скупиться в политике.

Дело в том, что Лене, умевший ценить людей, понял всю тонкость характера Ковиньяка. И именно потому, что не обманывал себя доводами, высказанными Ковиньяком, удивлялся, что он так ловко выпутался из самого затруднительного положения, в котором может быть изменник.

Ковиньяк сошел с лестницы в раздумье, подпирая подбородок рукою, и рассуждая:

— Ну, теперь надобно продать им моих людей тысяч за сто, и это очень возможно, потому что честный и умный Фергюзон выговорил себе и своим полную свободу. Ну, рано или поздно, мне это удастся. Увидим, — прибавил Ковиньяк, совершенно утешаясь, — мне кажется, я не дурно сделал, что отдался им в руки.

XVII

Теперь воротимся назад и расскажем происшествия, случившиеся в Вере, происшествия, не совсем еще известные читателю.

После некоторых жестоких приступов, при которых маршал королевских войск жертвовал людьми, чтобы выиграть время, ретраншементы были взяты. Храбрые защитники, потеряв много людей, удалились в крепость и заперлись в ней. Маршал де ла Мельере не скрывал, что если взятие незначительного земляного укрепления стоило ему пятьсот или шестьсот человек, то он верно потеряет в шесть раз более при взятии крепости, окруженной добрыми стенами и защищенной неустрашимым человеком, которого стратегические познания маршал мог видеть на деле.

Решили отрыть траншею и начать правильную осаду, как вдруг увидели авангард армии герцога д'Эпернона, которая шла к армии маршала де ла Мельере и могла удвоить королевские силы. Это совершенно изменило положение дела. С двадцатью четырьмя тысячами человек можно предпринять не то, что с двенадцатью. Поэтому решили идти на приступ на следующий день.

Увидав прекращение работ в траншее, новые распоряжения осаждающих и особенно вспомогательный корпус герцога д'Эпернона, Ришон понял, что его не хотят оставить в покое. Предугадывая, что его опять атакуют на следующий день, он созвал своих солдат, чтобы разузнать их расположение, в котором, впрочем, он не имел причины сомневаться, судя по усердию их во время защиты ретраншементов.

Он чрезвычайно изумился, увидев расположение духа своего гарнизона. Солдаты его мрачно и с беспокойством поглядывали на королевскую армию, в рядах ходил глухой ропот.

Ришон не любил шуток в строю и особенно шуток подобного рода.

— Кто там шепчет? — спросил он, оборачиваясь в ту сторону, где раздавался ропот.

— Я, — отвечал солдат посмелее прочих.

— Ты!

— Да, я.

— Так поди сюда и отвечай.

Солдат вышел из рядов и подошел к своему начальнику.

— Чего тебе надобно, на что ты жалуешься? — спросил Ришон, скрестив руки и пристально глядя на недовольного.

— Что мне надобно?

— Да, что тебе надобно? Получаешь хлебную порцию?

— Получаю.

— И говядину тоже?

— Получаю.

— И винную порцию?

— Получаю.

— Дурна квартира?

— Нет.