Женская война

И — странное дело — его не столько поражала его собственная смерть, сколько смерть соседа, который ждал приговора или смерти без приговора. Все это опять наводило его на мысль о Ришоне, о привидении-мстителе и о двойной катастрофе, происходившей оттого, что сначала казалось ему приятною шуткой.

Прежде всего он решился бежать. Он сдался под честное слово, но так как не сдержали обещаний, посадив его в тюрьму, то он думал, что имеет право тоже не сдержать своего слова. Но, несмотря на присутствие духа и свою изобретательность, он скоро понял, что ему бежать невозможно. Тут-то он еще более убедился, что попал в когти неумолимого рока. С этой минуты он просил об одном: чтобы позволили ему переговорить с его товарищем, которого имя возбудило в нем неожиданное удивление. В лице его он хотел примириться с человечеством, которое несколько раз так жестоко оскорблял.

Не смеем утверждать, что эти мысли родились в нем от угрызения совести. Ковиньяк был такой философ, что совесть не могла терзать его; но в нем было что-то похожее на угрызения совести, то есть чрезвычайная досада, что он сделал злое дело без всякой пользы. Со временем и если бы обстоятельства удержали Ковиньяка в этом расположении духа, это чувство может быть имело бы все результаты угрызений совести, но времени не доставало.

Ковиньяк, войдя в комнату Каноля, с обыкновенною своею осторожностью ждал, чтобы офицер вышел. Потом, видя, что дверь плотно заперта, подошел к барону, двинувшемуся навстречу к нему, и ласково пожал ему руку.

Несмотря на печальную встречу, Ковиньяк не мог не улыбнуться, узнав молодого красавца, которого он заставал два раза в совершенно ином положении. В первый раз — когда отправил его с поручением в Нант, а во второй — когда увез его в Сен-Жорж. Кроме того, он помнил, как барон занял его имя и как обманули герцога д'Эпернона в то время. И как не скучна была тюрьма, воспоминание казалось таким веселым, что прошедшее на секунду одержало верх над настоящим.

С другой стороны, Каноль тотчас вспомнил, что имел случай два раза видеть Ковиньяка. В обоих случаях Ковиньяк являлся вестником бодрых новостей, и потому барон почувствовал еще более сострадания к несчастному, думая, что смерть Ковиньяка неизбежна только потому, что хотят обеспечить счастье Каноля.

В благородной душе Каноля такая мысль возбуждала более угрызений совести, чем настоящее преступление возбудило бы их в душе его товарища.

Поэтому барон принял его очень ласково.

— Что, барон, — спросил Ковиньяк, — что скажете вы о положении, в котором мы находимся? Оно, кажется мне, не совсем приятно?

— Да, мы в тюрьме, и Бог знает, когда вырвемся из нее, — отвечал Каноль, стараясь усладить надеждою последние минуты товарища.

— Когда мы вырвемся! — повторил Ковиньяк. — Дай-то Бог, чтобы мы вырвались как можно скорее, но я не думаю, чтобы это случилось скоро. Я видел из своей тюрьмы, как и вы могли видеть из вашей, что буйная толпа бежала в ту сторону, к эспланаде… Вы знаете эспланаду, любезный барон, знаете, что там бывает?

— Вы видите все это в слишком темном свете, мне кажется. Да, толпа бежала на эспланаду, но там, верно, производилось какое-нибудь военное наказание. Помилуйте! Не может быть, чтобы нас заставили платить за смерть Ришона! Это было бы ужасно: ведь мы оба невинны в его смерти.

Ковиньяк вздрогнул и уставил на Каноля взгляд, в котором прежде выразился ужас, а потом непритворное сострадание.

«Вот, — подумал он, — вот еще один, который вовсе не понимает своего положения. Надобно, однако же, сказать ему, в чем дело. Зачем обманывать его надеждою, ведь от этого удар покажется ему еще ужаснее. Если успеешь приготовиться, так падение не так страшно».

Потом, помолчав и подумав несколько времени, он сказал Канолю, взяв его за обе руки и не спуская с него глаз:

— Милостивый государь, спросим-ка бутылку или две этого чудесного бронского вина, знаете? Ах! Я попил бы его, если бы подольше остался комендантом. Признаюсь вам, страсть моя к этому вину заставила меня выпросить комендантское место в этой крепости. Бог наказывает меня за жадность.

— Пожалуй, — отвечал Каноль.

— Да, я вам все расскажу за бутылкой, и если новость будет неприятна, так вино будет хорошо, и одно прогонит другое.

Каноль постучал в дверь, но ему не отвечали, он принялся стучать еще сильнее, и через минуту ребенок, игравший в коридоре, подошел к арестанту.

— Что вам угодно?

— Вина, — отвечал Каноль, — вели отцу твоему принести нам две бутылки.

Мальчик ушел и потом через несколько секунд воротился.

— Отец мой, — сказал он, — теперь занят и разговаривает с каким-то господином. Он сейчас придет.

— Позвольте, — сказал Ковиньяк Канолю, — позвольте мне предложить мальчику один вопрос.

— Извольте.

— Друг мой, — сказал Ковиньяк самым ласковым голосом, — с кем разговаривает твой отец?

— С высоким мужчиной.

— Мальчик очень мил, — сказал Ковиньяк Канолю. — Погодите, мы что-нибудь узнаем.

— А как одет этот господин?

— Весь в черном.