Женская война

В эту минуту в дверях показалось новое лицо, одетое в великолепный костюм, со шляпою в руках и улыбавшееся с самодовольным видом.

VIII

Если бы гром разразился над Наноною, это не столько бы поразило ее, сколько удивило это неожиданное появление. Она невольно с глубокою горестью вскрикнула в испуге:

— Опять он!

— Да, я, милая моя сестрица, — отвечал гость нежным голосом. — Но извините, — прибавил он, увидав герцога, — может быть, я беспокою вас.

И он до земли поклонился гиеннскому губернатору, который отблагодарил его ласковым жестом.

— Ковиньяк! — прошептала Нанона так тихо, что слово это, казалось, вылетело из ее сердца, а не из уст.

— Добро пожаловать, барон де Каноль, — сказал герцог с веселою улыбкою, — ваша сестра и я говорим только о вас со вчерашнего вечера, и со вчерашнего вечера желаем видеть вас.

— А, вы желали видеть меня! В самом деле? — сказал Ковиньяк, обращая на Нанону взгляд, в котором выражались ирония и сомнение.

— Да, — отвечала Нанона, — герцогу захотелось, чтобы я представила вас ему.

— Только из опасения обеспокоить вас не добивался я этой чести раньше, — сказал Ковиньяк, низко кланяясь герцогу.

— Да, барон, — отвечал герцог, — я удивлялся вашей деликатности, но все-таки упрекаю вас за нее.

— Меня, герцог, меня хотите упрекать за деликатность!

— Да, если бы ваша добрая сестра не занялась вашими делами…

— А… — сказал Ковиньяк, с красноречивым упреком взглянув на сестру. — А, сестра моя занялась делами…

— Да, делами брата, — подхватила Нанона, — что же тут особенно удивительного?

— И сегодня кому обязан я удовольствием видеть вас? — спросил герцог.

— Да, — подхватил Ковиньяк, — кому ваша светлость обязаны удовольствием видеть меня?

— Кому? Разумеется, одному случаю, только случаю, который воротил вас.

«Ага, — подумал Ковиньяк, — я, должно быть, уезжал».

— Да, вы уехали, несносный брат, — сказала Нанона, — и написали мне две строчки, они еще более увеличили мое беспокойство.

— Что же делать, милая Нанона? — сказал герцог. — Надобно прощать влюбленных.

«Ого, дело запутывается! — подумал Ковиньяк. — Я, должно быть, влюблен».

— Ну, — сказала Нанона, — признавайтесь, что вы влюблены.

— Пожалуй, не отказываюсь, — отвечал Ковиньяк с глупой улыбкой и стараясь узнать сколько-нибудь правды, чтобы сказать потом большую ложь.

— Хорошо, хорошо, — прервал герцог, — однако же, пора завтракать. Вы расскажете нам, барон, про ваши интриги за завтраком. Франсинетта, подай прибор барону Канолю. Вы еще не завтракали, капитан, надеюсь?

— Нет еще, ваша светлость, и должен даже признаться, что утренний воздух придал мне удивительный аппетит.

— Скажите лучше, ночной воздух, потому что вы всю ночь провели на большой дороге.

«Черт возьми! — подумал Ковиньяк. — Мой зять на этот раз угадал чудесно».

Потом прибавил вслух:

— Пожалуй, извольте, соглашусь, воздух ночной…

— Пойдемте же, — сказал герцог, подавая руку Наноне и переходя в столовую с Ковиньяком. — Вот тут довольно работы для вашего желудка, как бы он ни был взыскателен.

Действительно, Бискарро превзошел самого себя: блюд было немного, но все они были отборные и приготовлены превосходно. Белое гиеннское вино и красное бургонское выливалось из бутылок, как жемчуг и как рубин.

Ковиньяк ел за четверых.

— Брат ваш ест чудесно! — сказал герцог. — А вы не кушаете, Нанона?

— Мне уже не хочется есть.

— Милая сестрица! — вскричал Ковиньяк. — Ведь удовольствие видеть меня отняло у ней аппетит. Право, мне досадно, что она так любит меня!

— Возьмите кусочек рябчика, Нанона, — сказал герцог.

— Отдайте его моему брату, герцог, — отвечала Нанона. Она заметила, что тарелка Ковиньяка быстро пустеет, и боялась, что он опять начнет смеяться, когда кушанье исчезнет.

Ковиньяк подставил тарелку и улыбнулся самым благодарным образом. Герцог положил ему на тарелку кусок рябчика, а Ковиньяк поставил перед собою тарелку.

— Ну, что же вы поделываете, Каноль? — спросил герцог с такою милостивою короткостью, которая показалась Ковиньяку чудесным предзнаменованием. — Разумеется, я говорю не о любовных делах.

— Напротив того, говорите о них, ваша светлость, говорите, сколько вам угодно, не церемоньтесь, — отвечал Ковиньяк, которому частые приемы медока и шамбертена развязали язык. Впрочем, он не боялся появления барона Каноля, что редко случается с теми, кто принимает на себя чужое имя.

— Ах, герцог, — сказала Нанона, — он очень хорошо понимает шутку!

— Так мы можем потолковать с ним об этом молоденьком дворянине, — сказал герцог.

— Да, о том мальчике, которого вы встретили вчера, братец, — прибавила Нанона.

— Да, на дороге, — сказал Ковиньяк.

— И потом в гостинице Бискарро, — прибавил герцог д'Эпернон.

— Да, потом в гостинице Бискарро, — сказал Ковиньяк, — это сущая правда.

— Так вы в самом деле с ним встретились? — спросила Нанона.

— С мальчиком?

— Да.

— Каков он был? Ну, говорите откровенно, — сказал герцог.

— По правде сказать вам, — отвечал Ковиньяк, — он был премилый малый: белокурый, стройный, прелестный, ехал с каким-то конюхом.

— Именно так, — сказала Нанона, кусая губы.

— И вы влюблены в него?

— В кого?