Женская война

— Не беспокойтесь, я знаю, как сбыть его с рук. Что же касается приказания выйти отсюда, — я не решусь на такую ошибку, потому что я здесь по приказу герцога. Скажу еще, что, желая избавиться от меня поскорее, вы забываете самое важное.

— Что такое?

— То важное поручение, о котором говорил мне герцог, и которое должно осчастливить меня.

Нанона побледнела.

— Несчастный, — сказала она, — ведь вы знаете, что не вы должны исполнить это поручение. Вы знаете, что употребить ваше положение во зло, значит совершить преступление, такое преступление, которое рано или поздно навлечет на вас казнь.

— Да я и не хочу употреблять его во зло, хочу только воспользоваться им.

— Притом же, в депеше написано, что оно поручается барону Канолю.

— А меня разве зовут не так?

— Да, но при дворе знают не только его имя, но и его лицо. Каноль часто бывал при дворе.

— Ну, согласен, вот это замечание дельное. С тех пор, как мы толкуем, в первый раз вы правы, и видите, я тотчас соглашаюсь с вами.

— Притом же вы найдете там ваших политических врагов, — прибавила Нанона. — Да, может быть, и ваше лицо там столько же известно, сколько и лицо Каноля, только в другом смысле.

— О, это бы ничего не значило, если бы поручение, как уверял герцог, действительно имело целью спасение Франции. Поручение избавило бы посланного от бед. Такая важная услуга влечет за собою помилование, и прощение за прошедшее есть всегда первое условие всякого политического превращения. Итак, поверьте мне, милая сестрица, не вы можете предлагать мне условия, а я вам.

— Что же это за условия?

— Во-первых, как я вам сейчас говорил, первое условие всякого трактата — всепрощение.

— А еще?

— Уплата по счетам.

— Так я вам еще должна?

— Вы должны мне сто пистолей, который я просил у вас, и в которых вы изволили отказать мне так бесчеловечно.

— Вот вам двести.

— Бесподобно! Теперь я узнаю вас, Нанона.

— Но с условием.

— Что такое?

— Вы поправите зло, которое сделали.

— Совершенно справедливо. Что же я должен делать?

— Сейчас садитесь на лошадь и отправляйтесь по Парижской дороге, и скачите без отдыха, пока не догоните барона Каноля.

— И тогда я расстанусь с баронским титулом?

— Возвратите его барону.

— А что сказать ему?

— Отдайте ему вот эту депешу и уверьтесь, что он поехал в Париж.

— Все тут?

— Больше ничего.

— Нужно ли ему знать, кто я?

— Напротив, очень нужно, чтобы он этого не знал.

— Ах! Нанона, неужели вам стыдно за брата?

Нанона не отвечала. Она задумалась.

— Но, — сказала она через несколько времени, — каким образом могу я увериться, что вы исполните мое поручение в точности? Если бы вы считали что-нибудь священным, так я попросила бы клятвы.

— Сделайте лучше.

— Что такое?

— Обещайте мне сто пистолей, если я в точности исполню ваше поручение.

Нанона пожала плечами.

— Согласна, — сказала она.

— Посмотрите, — отвечал Ковиньяк. — Я не требую с вас никакой клятвы, довольствуюсь одним вашим словом. Так мы условливаемся, что вы отдадите сто пистолей тому, кто доставит вам расписку Каноля, разумеется, от моего имени?

— Хорошо, но вы говорите о третьем лице: неужели вы не хотите сами воротиться?

— Как знать будущее? Важное дело призывает меня самого в окрестности Парижа.

Нанона не могла скрыть движения радости, которое вырвалось у ней невольно.

— А вот это совсем не мило, — сказал Ковиньяк, засмеявшись. — Но мне все равно, милая сестрица. Мы расстаемся друзьями?

— Друзьями. Но поезжайте скорей!

— Сейчас же отправлюсь в путь. Только позвольте выпить стакан вина на дорогу.

Ковиньяк вылил в свой стакан последнее вино из бутылки шамбертена, выпил, поклонился сестре чрезвычайно почтительно, вскочил на лошадь и через минуту исчез в облаке пыли.

IX

Луна выходила на горизонт, когда виконт в сопровождении верного своего Помпея выехал из гостиницы почтенного Бискарро и пустился скакать по Парижской дороге.

Около четверти часа виконт предавался своим мыслям. В это время проехали почти полторы мили. Наконец виконт повернулся к своему конюху, который шагах в трех сзади ехал вслед за своим господином.

— Помпей, — сказал он, — не к тебе ли как-нибудь попала моя перчатка с правой руки?

— Кажется, нет.

— Что ты делаешь там с чемоданом?

— Смотрю, крепко ли он привязан, и затягиваю ремни, чтобы золото в нем не стучало. Звуки золота не доводят до добра, сударь, и притягивают неприятные знакомства, особенно ночью.

— Ты прекрасно делаешь, Помпей. Я радуюсь, видя твое старание и благоразумие.

— Это очень простые достоинства в старом солдате, виконт, и они очень хорошо идут к храбрости. Однако же, не считая храбрости безрассудною отвагою, признаюсь, очень жалею, что господин Ришон не мог проводить нас: ведь трудно уберечь двадцать тысяч ливров, особенно в наше бурное время.

— Ты говоришь очень благоразумно, Помпей, — отвечал виконт, — и я совершенно с тобою согласен.

— Осмелюсь даже прибавить, — продолжал Помпей, видя, что виконт поощряет его трусость, — осмелюсь прибавить, что неблагоразумно так отваживаться, как мы. Позвольте мне подъехать к вам и осмотреть мой мушкетон.

— Ну, Помпей?..