Женские истории пером павлина (сборник)

Дотащила. Хватило сил уложить женщину в постель. Самой раздеться сил уже не было. Так в дубленке и пила я ту самую настойку. Та еще настойка. Градусов под шестьдесят. Сладкая дрянь, а бьет по мозгам сильно.

Алевтина заснула, пушкой не разбудишь. Печь не остыла. В избе тепло. Меня медленно повело. На голодный желудок выпить почти пол-литра настойки, это я вам скажу.

Приободрилась и растопила-таки печь. Благо дров в избу натаскала утром в достатке. Намыла картошки и так, в мундирах, поставила чугунок с ней в жерло. Пусть себе варится. Вернется со службы гражданин начальник, будет, чем закусить.

Моя голова медленно склонилась на стол, и я сплю.

– Эй, люди! Померли, что ли? – хозяин пришел. Мать моя женщина! Печь потухла. Алевтина спит. И я сплю. Что за бабы? Ладно уж, жена. Она больная, а я-то.

– Сейчас свет зажгу.

– Жива? А то я уж подумал, обе отдали концы. Соседка сказала, ты баню топила. Алевтину парила. Ей, – он смеется, – это в самый раз, чтобы побыстрее концы отдать.

Свет резанул по глазам. Хорош подполковник! Шинель вся в снегу. У шапки-ушанки одно ухо спущено. Всюду налип снег. Ремень и портупея сбились. Кобура где-то на пузе. Он просто пьян в стельку.

– Мечи пирог на стол. Будем вечерять, заключенная Инина. Есть повод напиться, – шинель летит в красный угол, шапка за печку. Степан Порфирьевич стоя пытается стащить уже оттаявшие и намокшие оттого сапоги. И так и этак. И все никак они не даются.

Пришлось помочь. Один поддался сразу, а со вторым затык. Чувствую его руку на голове своей.

– Тебе УДО пришло. Как же, Тамарка, я без тебя теперь буду? – сел на пол и заплакал. Что тут со мной произошло! Я его и целовала, и ласкала. Легли прямо на пол, и случилось бы то самое, но проснулась Алевтина.

– Пить хочу, – это были ее последние слова.

Воду я вливала в ее почерневший рот, уже когда она начала дышать прерывисто. Вспомнила, как такое дыхание называла наша врачиха – дыхание Чейн-Стокса.

Рядом Степан в галифе и исподней рубашке.

– Ты ей дай самогонки.

– Отходит она. Я ничего не могу сделать. Навесишь мне и ее теперь.

– Дура ты, городская дура. Ты освобождена условно-досрочно. Оставь Алевтину. Пусть спокойно отойдет.

Алевтина перестала дышать ровно в десять вечера…

– Я обязательно вернусь, – я верила в то, что говорила Степану.

Почти год мы жили как муж и жена. Кто-то стукнул – и его уволили в запас. Подорвал авторитет.

Завели хозяйство. Корову, трех боровов, птицу и даже коня. Земли хватало. По весне Степан на рынке скота прикупил – трех барашков. Выпас есть.

А третьего июня мне пришло письмо из Ленинграда. Отдел учета и распределения жилой площади извещал меня, что такого-то числа состоится суд по иску правления ЖСК ко мне, задолжнику.

– Ехай! Квартира в городе – это не изба на Севере. Я управлюсь, – на меня не смотрит. Знаю, тяжело ему. Попривык ко мне.

Я тоже привыкла к этому мужику. Но дом истинный мой там. В панельном доме, на пятом этаже, в квартире из двух комнат и кухни в девять квадратных метров, с лоджией.

Степан основательно собрал меня в дорогу. Кроме чемодана с моими вещичками, плотно упаковал в большую корзину всяких продуктов собственного изготовления.

– Нечего по ресторанам шастать в поезде. Отраву жрать ихнюю, – и опять мне в лицо не смотрит.

Ночь перед отъездом я не спала. Но и ему спать не дала.

Рано утром десятого ноября 1982 года к нашим воротам подъехал уже изрядно потрепанный уазик из колонии.

– До Конды провожать не смогу, Тамара. Сама знаешь, хозяйство. А до заимки лесника, так и быть, – смотрит на этот раз прямо в глаза. Глаза серые и злые.

По перовому снегу ехать весело. Водитель из молодых, первогодок. Крутит баранку и напевает.

– Слушай, боец, заткнись, а? Лучше приемник включи. Не пропил еще?

– Никак нет, товарищ подполковник в запасе, – включил.

– …с прискорбием извещает, что скончался Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Верховного Совета СССР, товарищ Леонид Ильич Брежнев, – голос диктора суров. Аж мурашки по коже.

– Сподобился наш сиськи-масиськи, – бросил Степан.

– Житуха начнется, – тут же отреагировал боец.

– Мал еще размышлять на такие темы. Устав блюди и службу знай, – в Степане проснулся командир.

Километров пять ехали молча.

– Тормозни, подышу, – и мне: – Выйдем, Тамара. Пошли по колее впереди машины.

– Я помню смерть Сталина. Брежнев, конечно, в подметки ему не годится. Но все же сколько годков правил. Будет смута. Это я тебе говорю… Прикипел я к тебе, Тамара. Ты там в городе поосторожнее будь. Ничего просить не могу, но скажу так. В городе, конечно, жить комфортнее, – первый раз слышу от Степана такое слово, – но тута спокойнее. Обустроить жизнь по-городскому можно и здесь. Было бы желание. Так что подумай, женщина.

До Конды доехали без радио и разговоров.

Они сразу уехали. Я понимала. У Степана – хозяйство, у бойца – начальство.

Небо опять затянуло. Пошел мокрый снег. А у меня внизу живота защемило. Химия…