Женский чеченский дневник

Колонна все глубже уходила в ночь, и в оконное стекло уже можно было смотреться, как в зеркало. Вертолеты по-прежнему сопровождали автобусы на расстоянии. Их стрекот усыплял, и, похоже, люди, сидевшие у окон, не засыпали, сном это не назовешь, а отключались ненадолго – на пять минут или полчаса впадали в состояние, в котором не было ни сна, ни яви. Только звуковые помехи пробивались сквозь тонкую, едва ощутимую перегородку сна, и люди готовы были в любую минуту проснуться, перенестись в явь, которая была хуже самого страшного сна, и загородить собою окно по первому требованию, не задаваясь спросонья вопросом: «Где я?» Ты там, где ты должен быть, где сам захотел быть. Казалось, ничего никогда и не было – не было прошлого, не будет будущего. Есть только настоящее, которое бесконечно, которое тоже можно разделить на прошлое и будущее. В прошлом они ехали в автобусе, в будущем будут ехать, и это никогда не закончится. Автобус – навсегда.

Наташа откинула голову на спинку кресла. Так плохо ей никогда еще не было – страшно болела голова, тошнило и хотелось пить. Уезжая из Москвы, она думала, что все предусмотрела, взяла с собой все необходимое – пленку, аккумуляторы для фотоаппарата, зубную щетку, сменное белье. Что ей стоило положить в сумку таблетку – обычное болеутоляющее? Сейчас она отдала бы за одну таблетку все содержимое своей сумки, отдала бы единственную пачку сигарет. «Мне хуже всех, мне хуже всех», – повторяла она про себя, как мантру, а передние сиденья и головы плыли перед глазами – быстрее, быстрее и еще быстрее. Наташа закрывала глаза, чтобы не видеть этого водоворота, и тогда ей казалось, что она летит, как космическая ракета, головой вверх, пробивает крышу автобуса, слои ночного неба и летит, летит в бесконечный космос. В автобусе не было ни капли воды. Духота не спадала.

Вся ее боль сосредоточилась в соседе. Высовывалась из его рта и стучала молоточком по голове. Наташа забылась на минуту, и ей снова приснилось море, она упала на дно, поднимая столб ила, из которого появился осьминог и сдавил ее виски щупальцами. Наташа вздрогнула и проснулась. Если бы он только замолчал. Если бы он замолчал хотя бы на минуту, ей стало бы легче.

– Ты такая красивая. Тебе нужно выйти замуж за чеченца. Ты хочешь выйти за чеченца? Он увезет тебя в горы. Ты там будешь жить. В горах весной красиво. Тебе нравятся горы? Там все белое, когда снег идет. Иногда так много снега выпадает. Ты была в горах зимой?

– Мне хуже всех, мне хуже всех...

– Какой-нибудь джигит увезет тебя в горы. Там за водой надо на родник ходить. Будешь ходить за водой. Кончится война, я свожу тебя в горы, если хочешь. Там у меня дед живет. Давно живет. Всю жизнь живет. Даже в Грозном ни разу не был. Там холодно бывает, потому что ветер. Хорошо одеваться надо.

– Мне хуже всех, мне хуже всех... – Наташа снова отключается на минуту и видит мужчин, с тяжелой ношей идущих по белому снегу. Они останавливаются у подножья горы. Орел срывается с ее вершины, раскинув крылья, и летит прямо в Наташин зрачок, как снаряд, выпущенный стрелком. Наташин зрачок – точка, выбранная для поражения. Зрачок расширяется, щитом прикрывает весь Наташин сон, и во сне наступает мгла. А белые люди в снежных папахах танцуют зикр, ударяя посохами о темное дно сна, и эти удары отдаются в ее висках, виски ломит от боли.

– ...или я приглашу тебя в кино. Какой фильм твой любимый? Мне нравятся американские боевики. У нас дома много кассет с фильмами...

– Слушай! Да помолчи ты хоть немножко! Дай мне поспать! Голова болит! – повышает голос Наташа, и сосед обиженно умолкает.

Тополю хуже – во время остановки он пожаловался, что его сосед-боевик читает ему наизусть «Мцыри».

– Тополю хуже, Тополю хуже, – придумывает она себе новую мантру, но ни эти слова, ни молчание соседа не приносят ей облегчения.

Мцыри... Зачем она подумала о нем? Теперь ей не отделаться от воспоминаний, они сядут рядом и снова будут рвать в клочья. Мцыри... Женщина уже здесь, сидит, задевая ее локтем. Это не локоть соседа, не боевик на соседнем сиденье. Это – та женщина, злая, некрасивая. Без возраста, без имени. Женщина-ненависть. С плотно сжатыми губами. Она сидит рядом с Наташей, автобус подбрасывает от быстрой езды, и они едут в темноту, по маршруту, известному одному Басаеву. Мгла за автобусом густеет. Все это бред, думает Наташа и закрывает глаза.

Она помнит день их встречи, который теперь так близко и так далеко. Это было начало ее третьей поездки весной девяносто пятого. Полтора месяца она охотилась за Дудаевым, а пресса в этом время говорила об его исчезновении из Чечни. Она помнит все в мельчайших деталях – разбитые дома Ведено, глубокие воронки во дворах. Хорошими кадрами это не назовешь. И дело не в том, что кадры плохие, неинтересные, бессмысленные или молчащие. Нет, они говорят, кричат сами за себя, они полны смысла, они лопаются от смысла. Но назвать их хорошими язык не поворачивается.