Женский любовный роман «Русская душа»

– Обязательно. В городах, особенно в крупных, больше открытости и свободы, больше лояльности, а в сельской местности, конечно, жестко. А в нашем ауле особенно: у нас абсолютный патриархат. Аулом негласно правят старейшины – они есть почти в каждой семье, а старейшины по складу души ортодоксальные ревнители традиций, поэтому у нас здесь все очень консервативно. Самый консервативный, конечно, быт. Религиозная обрядность в быту тесно связана с лично жизнью людей и является для многих только данью семейным традициям. Ряд мусульманских обрядов и праздников принимается некоторыми людьми как выражение национальных обычаев. В религиозно-обрядовой стороне жизни и семейно-брачных отношениях свои позиции сохраняет шариат.

– А кровная месть здесь есть?

– Наблюдается. Вообще лезгины от кровной мести давно отказались – сегодня это обычай себя практически изжил. Но в нашем селе живут родовыми сообществами и очень чтят культ предков, а там, где есть родовое сообщество и культ предков, кровная месть в некоторых случаях необходима – например, убийство родственника или оскорбление семейной чести. Если за это не отомстить – считается позором. Десять лет назад, помню, в другом конце аула у нас произошло изнасилование, а в этих краях оно запрещено. Какой-то махачкалинец надругался над местной девушкой – насильник был приезжим, потому что здешние никогда на такое не пойдут: они знают, что здесь подобные вещи жестоко караются. Так вот Аслан, старший брат той девушки, его отловил и перерезал горло – по обычаю кровной мести. Правда, ее саму тоже убили – за то, что своим бесчестьем опозорила семью. Как сейчас вижу: Аслан идет по аулу с окровавленным ножом.

– Когда совершают кровную месть, как-то по-особенному убивают?

– Обычно перерезают горло: так правильней.

Чернецов свистнул:

– Жестоко!

– Увы…

– Но паранджу, я смотрю, здесь не носят…

– Нет. Одежда подобного рода в России не принята.

– Так ты, наверно, знаешь здешний язык?

– Лезгинский? Знаю, конечно. А еще арабский. Коран написан на арабском языке и молитвы читаются тоже на арабском. Итого четыре языка.

– Почему четыре?

– Ну как же… Русский, белорусский – я его еще не забыла, лезгинский и арабский. Так что я полиглот.

– Обалдеть!

– Это что: большинство лезгин знают еще и азербайджанский язык, потому что граничат с Азербайджаном.

– Лезгинский язык имеет письменность?

– Да. Письменность современного лезгинского языка была создана в первой трети двадцатого века, а до революции лезгины и аварцы пользовались вполне свободно арабскими буквами. Правда, эту письменность знали единицы.

– Смотри ты! – удивился Александр. – А аксакал ваш мне этого не рассказывал…

Ильмира пожала плечами.

– Зато я рассказала.

– Н-да… А твой муж хадж в Мекку не совершал?

– Нет, хаджи у нас нет. Для хаджа нужны материальные средства, а наши люди их не имеют. Каждый правоверный мусульманин обязан совершить хадж, но если у него нет денег на дорогу, он вправе отказаться.

– А ты в Дербенте была когда-нибудь?

– Была пару раз. Я просила Ахмета, чтобы он взял меня с собой, а то здесь можно с тоски умереть. Мне здесь ужасно скучно.

– А дети?

– Что – дети? Анвар уже взрослый, дочки тоже почти взрослые – пятнадцать лет и двенадцать. Все мое развлечение – самая младшая, Джамиля, которой только три. Это очень весело, веселее не бывает. А в Дербенте я сразу на экскурсию пошла. Да-да, пока Ахмет своими делами занимался, я осталась без его присмотра. Зато поездила по городу, посмотрела на ханский мавзолей 18 века, остатки ханского дворца 18 века, видела комплекс Джума-мечети 8 века, Минарет-мечеть 14 века. А дома живу в гареме под бдительным оком Рахмедовых…

– Как в гареме? – Александр испугался.

– Вот так. Женская половина дома называется гаремом.

– Стесняюсь спросить, вы что, с мужьями не спите?

– Почему же? Летим к ним по первому же требованию. Если ослушаемся, мужья имеют право нас наказать – например, высечь. В том же шариате это называется «наказать за непокорность».

– И твой тебя наказывает?

– Бывает… Правда, только за неповиновение. Чтобы меня бить, Ахмет не так воспитан.

– Бедненькая моя… – Александр искренне посочувствовал Ильмире, прижал к себе, приласкал. – Зачем же ты вообще пошла за него?

– Я встретила его, когда мне было пятнадцать. Тогда я думала, что люблю его. Он заинтересовал меня своей необычной внешностью, понравился, мне захотелось его завоевать, а он в меня влюбился и взял замуж. Обратил в ислам. Теперь я не вижу ничего, кроме дома, хозяйства и детей. А Ахмет мне никогда не поможет: у них это не принято.

– А куда смотрели твои родители, когда замуж за него отдавали? Разве они не знали, что тебя ждет?

– Почему же? Мама была очень против, она Ахмета вообще не воспринимала. Во-первых, нерусский, во-вторых, в два раза меня старше. Но я выходила замуж в восемнадцать лет, родители уже ничего не решали. И теперь Кавказ отнял у меня все, – печально продолжила она. – Отнял религию, свободу… Я ненавижу Кавказ, ненавижу Дагестан и этот край, не люблю Ахмета. То, что я пошла за него замуж, – моя большая ошибка в жизни.