Женский пол

Все люди — женского пола, и всем от этого тошно. Если это так, тогда гендер — просто-напросто форма, которую принимает эта ненависть к себе в каждом конкретном случае. Всякий гендер — интериоризированная мизогиния. Представитель женского пола — тот, кто поглотил ненависть другого, подобно тому как амеба обзавелась своим ядром, захватив и переварив соседку. Или, говоря точнее: гендер — это не только мизогинные ожидания, которые женский пол интериоризирует, но сам процесс интериоризации, нежное самоубийство собственного «я» во имя чужих желаний, чужого нарциссизма.

Утверждение, что гендер конструируется социально, десятилетиями казалось пустыми словами не потому, что оно ложно, а потому, что оно крайне неполно. В самом деле, то, что множество вещей социально сконструировано — от денег и законов до литературных жанров, — прописная истина. То, что делает гендер гендером, то есть, если угодно, сама его субстанция, состоит в том, что он в каждом случае выражает желания другого. Гендер, таким образом, находится в отношениях взаимодополнения с сексуальной ориентацией. Если сексуальная ориентация — это, по сути, социальное выражение собственной сексуальности индивида, то гендер — социальное выражение сексуальности кого-то другого. В первом случае человек принимает объект, во втором он сам объект. To есть с точки зрения гендера мы все тупые блондинки.

Все это не так уж и спорно. Феминистки куда менее скандальные, чем Валери, с давних пор утверждали, что женственность выражает мужскую сексуальность. Организаторы знаменитого протеста против конкурса «Мисс Америка» 1968 года, который породил пресловутый миф о сжигании бюстгальтеров, в пресс-релизе обличали «унизительный символ пустоголовой девицы с сиськами», олицетворяемый этим мероприятием[52]. Точнее всех об этом написала феминистка и противница порнографии Кэтрин Маккиннон, которая в своей книге «Феминистская теория государства» 1989 года приводит обширный перечень примеров:

Фактически каждая составляющая женского гендерного стереотипа раскрывается как сексуальная. Уязвимость означает видимость или реальность сексуальной легкодоступности; пассивность — восприимчивость и отказ от сопротивления, навязанный специально привитой физической слабостью; мягкость — проницаемость для чего-то твердого. Некомпетентность ищет помощи, а незащищенность стремится обрести убежище, побуждая к объятьям, которые становятся вторжением, исключительный доступ обменивается на защиту… от самого этого доступа. Домашнее существование — это вскармливание потомства, доказательства мужской потенции и в идеале бездеятельное ожидание в коконе из пленки для пищевых продуктов. Инфантилизация женщины похожа на педофилию; фиксация на отделенных от тела частях (любитель груди, любитель ножек) — на фетишизм; культ пресности и бессодержательности — на некрофилию. Нарциссизм заботится о том, чтобы женщина отождествлялась с образом, который ей предлагает мужчина: «Не двигайся, мы сделаем твой портрет, и ты сразу будешь выглядеть, как он»[53].

Всю свою интеллектуальную карьеру Маккиннон построила на утверждении, что «именно сексуальность задает гендер, а не наоборот»[54]. У нее это означало, что мужчины и женщины конструируются через «эротизацию господства и подчинения»[55], главная процедура которой — неконсенсуальная сексуальная объективация. Отсюда ее знаменитая фраза: «Мужчина трахает женщину, субъект/подлежащее, глагол, объект/дополнение»[56].

Быть женщиной — значит быть объектом: в этом Маккиннон, я думаю, права. Но она заблуждается, полагая, что женскость — состояние, распространяющееся только на женщин. Гендер — это всегда процесс объективации: трансгендерные женщины вроде Джиджи Горджес, пожалуй, знают это лучше остальных. В конце концов, гендерный переход начинается с понимания следующего факта: как ты себя субъективно идентифицируешь — какой бы ценной и важной ни была эта идентификация, — само по себе не имеет никакого практического смысла. Если бы гендер исчерпывался идентичностью, для совершения перехода достаточно было бы просто о нем подумать — как если бы внезапно загоралась лампочка. Ваша гендерная идентичность существовала бы в безмолвной абстракции, никому бы не было до нее дела, и меньше всего вам самим.