Женский пол

В последующие годы Фрейд сделает комплекс кастрации краеугольным камнем своей теории полового различия. Первоначально оба пола проходят через фаллическую стадию: мальчик с пенисом, а девочка — с клитором, находясь в блаженном неведении относительно друг друга. И более того, есть только один пол: мужской. «Приходится признать, что маленькая девочка — это как бы маленький мужчина», — пишет Фрейд в лекции о женственности 1932 года[33]. Однако с наступлением комплекса кастрации появляется различие между полами. У мальчика зрелище гениталий сестры вызывает сначала отрицание, затем неохотное принятие, а позднее невыносимую тревогу, что за любое из его нескольких сексуальных преступлений (главное среди которых — эдипальное влечение к матери) отец лишит его заветного отростка. В свою очередь, у маленькой девочки обнаружение пениса вызывает по прошествии схожего периода отрицания глубокую зависть, надолго сохраняющуюся в бессознательном после того, как она сознательно смирилась с его отсутствием. В нормальных случаях зависть к пенису заставляет девочку перенаправить первоначальное желание с матери на отца, который может заместить ее отсутствующий пенис своим, а затем на мужа, который даст ей ребенка как замену пениса. Если же эту зависть не обуздать, то она приведет к неврозу, фригидности и — в некоторых крайних случаях — к лесбийским наклонностям.

Почти с самого своего появления концепция зависти к пенису осуждалась как крайне мизогинная. Кажется, даже Фрейд это понимал. («В качестве примера мужской несправедливости возьмите утверждение, что зависть и ревность в душевной жизни женщины играют еще большую роль, чем у мужчины», — писал он[34].) Те феминистки 1960‑х и 1970‑х годов, что не довольствовались списанием Фрейда в утиль как патриархального шарлатана, иногда предлагали видеть в нем невольного теоретика мужской власти. Шуламит Файрстоун в своей книге «Диалектика пола» 1970 года писала, что зависть к пенису целесообразнее считать «метафорой» зарождающегося у девочки осознания гендерной иерархии: «Девочка не понимает, почему, когда она делает ровно то же самое, что ее брат, его поведение одобряется, а ее нет»[35].

В короткой работе 1922 года Фрейд дал знаменитую интерпретацию головы Медузы Горгоны, на месте волос у которой извиваются змеи и чье чудовищное лицо, если на него взглянуть, обращает людей в камень. Согласно ему, этот миф выражает страх кастрации, а зияющая пасть Горгоны является вагинальным отверстием. Обращающий в камень взгляд Медузы Фрейд истолковывает как символ эрекции у мальчика, стойкое напоминание о том, что «он все еще обладает пенисом»[36].

Конечно, есть гораздо более очевидная интерпретация: мальчик, которого пропасть на месте женских гениталий подводит к мысли, что его, возможно, тоже лишат пениса, втайне находит эту идею возбуждающей. «У женщин нет зависти к пенису, — писала Валери в «ОТБРОСЕ», — это мужчины завидуют влагалищу»[37]. Она, как всегда, была права. Комплекс кастрации по ошибке легко принять за страх, что тебя кастрируют; на самом деле это страх, что, когда тебя кастрируют, тебе это понравится. Таким образом, зависть к влагалищу является не взаимоисключающей противоположностью зависти к пенису, а универсальным желанием, над которым последнее надстраивается как вторичное образование: каждый изо всех сил старается желать власти, потому что по большому счету она никому не нужна.

БОНДЖИ. Адский привет, куколка! [38]

Пьеса «Засунь себе в задницу» начинается с присвистываний. «Адский привет, куколка!» — так Бонджи окликает девицу на улице. Когда та игнорирует ее заигрывания, Бонджи возмущается. «Надутая сучка», — ворчит она[39]. В этом легко расслышать мизогинию самой Валери под видом сатиры. Бонджи пробует попытать счастья с еще одной проходящей мимо бабой, которая тоже игнорирует ее. Негодование Бонджи становится более красноречивым. «Боже ж ты мой, небось из аристократок? С мандой от Диора?» — говорит она. Резкий переход от общего обвинения в нарциссизме к указанию на дизайнерскую вагину показателен: еще Фрейд считал тщеславие одним из необычных эффектов зависти к пенису. Женщина, писал он в 1932 году, «тем выше будет ценить свои прелести, поскольку они выступают в качестве отсроченного возмещения изначальной сексуальной неполноценности»[40]. Он описывает особую структуру нарциссизма, укорененную в ненависти к себе: женщина любит себя только потому, что она себя ненавидит. Когда она прихорашивается — может, для своего бойфренда или мужа, а может, для посторонних людей на улице, — она делает это не из заботы о самой себе, а потому, что опустошила себя и приняла их желания как свои собственные. Мы можем назвать это нарциссизмом для другого: тщеславие как выражение чужого нарциссизма.