Женское оружие

«Ну вот, кто еще из мужей хотя бы мимоходом о таком задумывается? А этот не просто думает, а вслух говорит, да еще и средство для облегчения измышляет. Неужто все-таки и впрямь в нем кто-то из пращуров пробудился? Или это Нинея его так?»

– Матушка, ты чего? – снова обеспокоился Мишка. – Нехорошо тебе? Или я чего-то не так сказал?

– Да нет, сынок, все верно. Сказала же: притомилась я сегодня. Ничего, ты говори, говори, я слушаю.

– Так вроде бы и все уже. – Мишка продолжал внимательно и встревоженно вглядываться в лицо матери. – Просто Арина тоже в той телеге с Ильей ехала, так ты ее и порасспросила бы. Она же у нас чудесница…

– Чудесница? Это как же?

– Ну помнишь, матушка, я отрокам недавно сказку рассказывал про аленький цветочек, краше которого нет на всем белом свете?

– Помню… и что?

– Так там же все, как у нас, – купеческая дочь чудище ужасное расколдовала!

«Чудище… Андрей… ох!»

Мишка, удивленно вздернув брови, уставился на хохочущую мать, а та, сотрясаясь всем телом и утирая выступившие слезы, все никак не могла остановиться – усталость, тяготы и беспокойства прошедшего дня этим смехом из боярыни Анны выходили. И ведь правда, сказка оказалась похожей на жизнь, но так это все вышло у сына неожиданно…

– Чудище!.. Ой, не могу… ха-ха-ха… раскол… расколдовала… Ха-ха-ха… ой, Мишаня, ну скажешь же… ха-ха-ха!..

– Ну вот и хорошо, вот и ладно! – Мишка тоже разулыбался и, подражая гуслярам-сказителям, продекламировал нараспев: – «Сказка – ложь, да в ней намек, э-э… красным девицам – урок».

– Ну нет, – Анна, словно девица на посиделках, махнула на сына рукой, – тут ты пальцем в небо попал, Мишаня.

– Это почему же? – опешил сын.

– Да потому, что на первый взгляд оно вроде бы и так, а на самом-то деле Арина никакого чудовища не то что не расколдовывала, а и не видела даже, – покачала головой боярыня. – Это мы все, скудоумные, только то, что поверху, замечали, а она сразу же в душу ему заглянула и добра молодца там узрела.

– Ну так это еще лучше. Значит, она нам всем глаза раскрыла, не его, а нас расколдовала. Так я пойду, матушка?

– Ступай, выдумщик. – Анна еще раз утерла слезы. – Чудище, тоже мне… краше которого нет.

Мишка поднялся, с хитрой ухмылкой поклонился матери и потопал к казарме, напевая под нос что-то непонятное:

Мы рождены, чтоб сказку сделать былью,
Преодолеть, тирьям, тирьям, пам-пам…

А Анна, глядя вслед уходящему сыну, совершенно неожиданно подумала:

«А ведь Листвяну ни разу не помянул, как и нет ее. Не понимает по молодости, что она в лисовиновской усадьбе является немалой силой? М-да… а вот я себе такой небрежности позволить не могу: и не хочется, а придется ее в расчет принимать. Если правильно повернуть, она может стать надежной союзницей – мало ли что там в прошлом между нами было… Листвяна не дура – понимает, что дитя лучше в крепком роду растить, значит… не только Корнею верна будет, но и всему лисовиновскому роду… даже когда Корнея не станет».

Вроде бы и разговор удачно сложился, но тревога не отпускала боярыню, да и не про все с сыном поговоришь. Конечно, если куньевских по разным местам развести, в лисовиновской усадьбе тише станет, но покоя все равно не будет, потому что корень всех бед – сама Татьяна. Анна никогда ее понять не могла: вроде бы и добрая она, и заботливая, и работящая, но… словно сама себе какой-то круг очертила и из него – ни ногой. Все, что положено, делала исправно, а больше – ни-ни. Когда погиб Фрол, могла бы стать большухой, но сама она не рвалась на себя обузу брать. Только бабы у колодца почему-то принялись жалеть Таню – бедненькая, обиженная и обделенная… а та и не подтверждала, и не отказывалась.