Женское освободительное движение в России. Феминизм, нигилизм и большевизм. 1860-1930

Свою долю осуждения получили и женщины, но неясный и общий характер обвинений, выдвинутых против них, не позволяет точно сказать какое количество женщин и каким образом разделяло новый сексуальный этос. Во всей этой критической неразберихе можно выделить два типа женщин. Первый, характеризовавшийся как вредный пережиток прошлого, обычно назывался «советской барышней», — тип, который в начале 1920-х гг. Анжелика Балабанова определила как «девица из бывшей мелкобуржуазной или буржуазной семьи», привыкшая к праздности и находившаяся на содержании у богатых и влиятельных мужчин. Разновидность второго типа — вездесущая «кабинетная подруга», которая выколачивает деньги и привилегии у своего босса, называлась «барышня-машинистка», или писбарышня. Для описания аналогичных типов Коллонтай использовала термины «нэпманка» и «карьерная проститутка». Воплощенные Коллонтай в романе «Василиса Малыгина» в образе Нины, эти представительницы прошлой морали продавали себя за французские духи, высокие ботинки, шелковые чулки и другие атрибуты высокого потребительского уровня эпохи нэпа. Они были девушками фокстрота, советскими распутницами и наследницами веселящихся и флиртующих любительниц танго предвоенных дней. Между ними и обыкновенными проститутками грань была очень тонкой, и потому для коммунистической критики несущественной[736].

К иной категории относились большевички и работницы, которые соперничали с мужчинами в подчеркнутом отрицании старомодных представлений о любви. Женские характеры в романах Пантелеймона Романова часто воспринимались как образец для подражания. «Я далека от всяких сантиментов, — заявляет одна из них, — далека от сожаления о потерянной невинности, а тем более — от угрызений совести за свое первое „падение“». Далее она говорит, что среди ее знакомых «нет любви, — есть только половые отношения, потому что любовь презрительно относится у нас к области „психологии“, а право на существование у нас имеет только одна физиология». «Девушки легко сходятся с нашими товарищами-мужчинами на неделю, на месяц или случайно — на одну ночь. И на всех, кто стремится найти в любви чего-то большего, чем физиология, смотрят с насмешкой как на убогих и умственно поврежденных субъектов». Другой персонаж из известной книги Романова «Товарищ Кисляков» (1930) говорит, что женщины «смотрят на все с циничной простотой. Спать с мужчинами ничего для них не стоит. Они считают это легким удовольствием». В реальной жизни, по некоторым свидетельствам, существовало такое «распущенное» сексуальное поведение среди женщин, часто ими оправдываемое. Даже комсомолки рассматривали семью как камень на шее и предпочитали сохранять свободу и независимость — с детьми или без детей. Девушка-работница заявляла, что ей нужно сексуальное разнообразие, которое она называла «игрой в любовь» (в психологическом смысле это было также далеко от коллонтаевской любви-игры, как и близко к ней по звучанию)[737].

Но чисто физиологическое отношение к сексу, из-за которого мужчина всегда предпочитал короткие отношения без обязательств, не разделялось горожанками, не говоря уже о крестьянках и представительницах старшего поколения. Опрос, проведенный среди молодежи в 1922 г., показал, что треть женщин не одобряли брака без любви (по сравнению с 12,3 % респондентов-мужчин) и что 81 % предпочитали брак, либо длительные отношения коротким любовным связям (по сравнению с 72 % мужчин). В 1925 г. отчаявшийся комсомолец написал Крупской письмо, в поисках поддержки его разрушающейся веры в то, что любовь это действительно нечто большее, чем обычный секс. Даже героиня рассказа «Без черемухи», являющаяся выразительницей физиологической любовной этики, признала позднее, что в мужчине она ищет не только физическую привлекательность, но и «ум, талант, душу, нежность». К концу 1920-х гг. стало ясно, что короткие любовные связи не отвечают психологическому настрою большинства женщин и что брак в той или иной форме сохранился в сексуальной культуре советского общества[738].

Какие изменения претерпел брак в результате революции? Исторические прецеденты европейских революций показывали, что брак становился светским, процедура развода упрощалась, а юридическая категория незаконнорожденности упразднялась. Это отвечало настроениям русского общества. Коллонтай приняла участие в создании новых законов, когда большевики занялись решением этих вопросов. Однако главным автором декретов был А. Г. Гойбарх, бывший меньшевик, профессор права, который в 1917 г. работал юристом в левоэсеровском комиссариате юстиции. В предвоенной лекции по семейному праву Гойбарх сетовал на подчиненное положение женщины в царском Своде законов и заявлял о необходимости дать жене право быть самостоятельной личностью. Таким образом, новые советские законы, объединившие взгляды большевички Коллонтай и меньшевика Гойбарха и принятые при поддержке левого эсера комиссара юстиции Штейнберга, похоже, были точным отражением мнения русских левых на проблемы брака[739].