Женское освободительное движение в России. Феминизм, нигилизм и большевизм. 1860-1930

Несбалансированные экономические отношения порождают неравенство в частной сфере и наоборот. Сельские девушки даже до замужества значительно менее свободны в своем поведении, чем городские, и деревенские ревнительницы нравственности до сих пор готовы вымазать дегтем ворота дома, дающего приют «бесстыднице». С трудом отмирающие традиции приводят к стремлению возродить прежнее отношение к ухаживанию и браку. Так, например, молодежный клуб безуспешно старается вытеснить «улицу» — милый, но слегка сексистский вариант ярмарки невест, а пары молодоженов после посещения унылого деревенского ЗАГСа обязательно совершают прогулку вокруг местной церкви. В доме муж продолжает быть «хозяином», даже по официальному определению, выступая, как в свое время всемогущий «большак», в качестве ответственного представителя семьи. Известное советское этнографическое исследование «Деревня Вырятино» правдиво описывает жену как «хозяйку, воспитательницу детей и организатора повседневной жизни». Вряд ли можно ожидать в ближайшем будущем серьезных изменений в данной ситуации, учитывая циклический и стабильный характер сельской жизни, низкий уровень капиталовложений в сельскохозяйственный сектор и недостаток рабочей силы в сельском хозяйстве[840].

У городских женщин, которые получили значительно больше преимуществ от коммунистической программы эмансипации, проблемы другого плана. Обладая большей мобильностью, лучшим образованием и более широкими возможностями для выбора профессии, чем их сельские сестры, они, по иронии судьбы, практически не имеют времени для использования этих возможностей настолько, чтобы превратить в реальность декларированное равенство. Для огромного количества так называемых «семейных женщин», тех, у кого есть мужья, дети и родственники, о которых нужно заботиться, самым главным препятствием для достижения равенства является так называемая «двойная нагрузка», подразумевающая, что средняя советская женщина отработав полный рабочий день в учреждении или на фабрике, сразу после его окончания должна выполнять свои домашние обязанности, связанные с хождением по магазинам, работой по дому, уходом за детьми, в результате чего количество ее рабочих часов по сравнению с теми, кто не обременен этими обязанностями, удваивается. По этому поводу несколько лет назад Бетт Ставракис написала: «Советы не просто опровергли теорию о том, что место женщины в доме, они трансформировали ее в другую теорию, утверждающую, что место женщины и на работе, и дома»[841].

Эта двойная нагрузка не фиксируется в социалистической теории, которая всегда учила, что в домашней работе и воспитании детей жене частично будут помогать коммунальные службы и частично муж. Идеи Бебеля, Энгельса и Коллонтай повторялись в советских декларациях по этому вопросу вплоть до середины 1930-х гг. Вторая партийная программа предлагала уничтожить «ярмо домашней экономики путем учреждения жилищных коммун». «Азбука коммунизма» (1920) вопрошала, как женщина-труженица «сможет осуществлять свои права, когда она должна вести дом, хозяйство, ходить на рынок, стоять в очередях, стирать, смотреть за детьми, нести тяжелый крест этого домашнего хозяйства»? Во время первой пятилетки жалобы и воззвания достигли наивысшей точки. «Долой кухню!» — восклицал педагог периода индустриализации Ильин. «Мы уничтожим эту тюрьму! Мы освободим миллионы женщин от домашнего хозяйства. Они, так же как и все мы, хотят работать. На фабрике-кухне один человек сможет приготовить от пятидесяти до ста обедов в день. Мы заставим машины чистить картошку, мыть посуду, резать хлеб, мешать суп, делать мороженое». Лозунги типа «Кастрюля — враг партийной ячейки» или «Долой горшки и сковородки» стали ключевыми в экономической и политической агитации[842].