Женское счастье (сборник)

Хляби небесные, синего насыщенного цвета, огромные и тяжелые, перемещались над головой, занимая почти все обозримое пространство. Внизу отсвечивали подсохшие хляби земные, а посередке тоненько прорисовывались перелески. Смотреть на все это хотелось, словно утолялась некая жажда. Утолялась чистой холодной водой этих небес без края… Дальше начался сдержанно-благородный лес — черное с бронзой. А затем мы вдруг въехали во что-то невообразимое. Как будто свет жарко-алый залил все окрестности. Оказалось, просто кленовый лес. Кленовый. Я не выдержала и вышла из машины. Следом побрел Хан. Дожди только собирались, но еще не пролились, и в лесу было сухо. Листва кленовая пахла горько и терпко. А главное — свет, сумеречно-золотой, странно-интимный. Я подошла к Сергею вплотную, коснулась рукой груди, где расстегнутая куртка… И шепнула:

— Поцелуй! Поцелуй меня!

Он отодвинулся, но я подошла снова.

— Поцелуй меня, Хан! А лучше — иди сюда! Давай, Хан!

— Ксения, прекрати… — твердо произнес он.

Но я знала, что будет по-моему. Он всегда делал по-моему. И мы лежали на листьях, и было странно уютно, словно мы были не посреди какого-то пространства, где над головой эти синие с черным и золотым тучи, а в доме…

— Зря ты это, Ксения… — сказал он потом.

Но какое это имело значение? Ведь я чувствовала, что он хочет меня, как всегда. Как хотел в подъезде моего дома двадцать лет тому назад, как хотел в дорогих отелях Европы и просто у себя дома, когда мы сидели вдвоем перед «видиком».

Хан пришел к нам из другой школы в восьмом классе. Высокий, прыщавый переросток. Такие обычно держат в страхе остальных учеников. Но здесь он был на чужой территории. Его собственный район, где за ним стояли дворовые, находился в другом конце города. Но главное было не в этом, а в том, что у нас работала уборщицей его мать — Мария Тимофеевна. Маму Хан жалел. Он был поздним и единственным сыном нищей матери-одиночки. От кого она его родила? Скорее всего, от какого-нибудь уроженца Азии, которых у нас ласково именовали «чурки». Вот отсюда и его прозвище: от некоторой скуластости и узкоглазости. Мария Тимофеевна похожа была на все классические образы техничек из всех советских фильмов сразу. Она ворчала и ругалась беспрестанно. Останавливала малышей и пришивала им пуговицы. Могла заорать на инспектора гороно, который посмел пройти по свежевымытому полу не по краешку… Хана взяли в нашу «английскую» по ее просьбе. Директор за Марию Тимофеевну держался. В те времена найти уборщицу было сложнее, чем завкафедрой в вузе. И понятно, что на сына уборщицы сразу стали смотреть как на объект для издевок. В школе, где все строилось на тайной иерархии, всегда был необходим такой крайний. Сергей привычно отвечать кулаками на этой территории не мог, а словами, которые шельмуют соперника навеки, — не умел. Вот так и скакали вокруг него, словно стайка мелких шавок вокруг волка, мои однокласснички, пока я быстро и справедливо не навела в этом деле порядок. Почему? Да просто мне так захотелось. Ничуть он мне не нравился, да и не мог нравиться. В тот момент у меня был настоящий парень, из десятого. И наши клушки только смотрели вслед нам, разинув рты, когда мы с красавцем шли от школы в обнимку…

Как он мне мог нравиться, косноязычный и нескладный? Просто я ненавидела своих одноклассников. И всегда делала противоположное тому, что делали они. Поэтому я решительной рукой навела порядок. Во-первых: отправила вон со своей парты Решетникова, а взамен посадила туда Хана. Во-вторых: сообщила, что у некоторых могут возникнуть конфликты с комсомолом. А комсомолом в нашем классе была я. Классная всегда поступала так, как ненавязчиво советовала ей я. Достаточно было вздохнуть: «Соловьева совсем одурела… Позволяет себе такое!», как у Соловьевой оценки становились ниже четверок, а классная начинала нагружать ее своими идиотскими поручениями… Сначала я была секретарем комсомольской организации класса, а позже и школы. Почему-то секретарями, председателями дружины и пионервожатыми всегда становились хорошенькие девчонки. Когда нас собирали на слеты, я ни одной кривоногой или толстой не видела. Все как куколки: фигурки, ножки, допускались вздернутые носы, но чтоб глаза широко распахнутые… С огоньком… Я соответствовала всем стандартам и параметрам: и фигуркой, и ножками. Ножки в белых гольфах до десятого включительно. Сиськи уже были третьего размера, а на ножках гольфики и в волосах белые бантики… Вот такая, блин, вечная молодость…