Женское счастье (сборник)

Правда, позже я убедилась, что среди настоящих комсомольских вождей баб практически не водилось. Первые, вторые и остальные секретари были сплошь такие приятные парнишки с человеческим лицом. Хотя поначалу я твердо намылилась заняться идеологической карьерой. Папа мне соваться туда отсоветовал. Вместо этого предложил закончить какой-нибудь филфак и после пристроиться при нашем издательстве. Папочка знал, что советовать. Он к тому времени уже лет десять был бессменным руководителем областного союза писателей. Руководил небольшим стадом местных графоманов. И раз в два года выпускал скромненький сборничек стишков про березки, доярок и необъятные поля нашей великой родины… Мой вкус был безнадежно испорчен наличием прекрасной библиотеки, собранной папочкой по большому блату с помощью местного общества книголюбов. И посему папашины творения я встречала гаденьким хихиканьем. Мама смотрела на меня умоляюще и шелестела:

— Ксюша, посмотри вот тут, какая прелесть! Правда? — И зачитывала мне что-то про пшеницу или овес.

А вот папу мой скепсис не смущал.

— Да ладно, Ксения, ты ж понимаешь…

Я понимала все с детства. Что ему, у станка, что ли, стоять? Ну, печатают эту чушь, и хорошо. А у других лучше, что ли?… А вот Хан никогда не обладал этим нехитрым умением делать вид, что ты идешь со всеми вместе, но при этом тихо подхихикивать. А что тут было сложного?! Все ж прекрасно понимали — таковы правила игры. И те, что стишки писали, и те, что их читали со сцены. А Хан напрягался. В школе я его прикрывала как могла. Нашла ему дурацкое поручение от комсомола: проведение спартакиад. Все равно этим учитель физкультуры занимался, а Серега только присутствовал. Я уже разузнала, что в наш пед его возьмут практически без экзаменов: придурок к этому времени уже имел первый разряд по боксу. И тут все накрылось. Самое смешное, что за месяц перед этим я ему отдалась. Таким возвышенным словом у нас принято было называть первый раз с мужчиной.

Странно, но я подошла к этому как абсолютно взрослый человек. Хана выбрала из-за его благоговения передо мной, из-за его желания. Оно просто жгло меня с его ладоней, когда я доводила парня до исступления в полутемной комнате или просто на парковой скамейке. Я все правильно тогда решила. Выбрала для этого судьбоносного случая нашу дачу. Придумала все ужасно романтично. Чтобы было что потом девкам рассказывать. И чтоб не помешал никто. Папа был в отъезде. Мама дачу терпеть не могла. Да и я ей сказала, чтобы не мешала: будем с компанией. На дачу ехали автобусом, потом шли полем и через мосток… Купаться еще было нельзя, но загорать уже можно. В саду стояла старая кровать вместо гамака, на которой мы любили спать жаркими ночами. Вот ее-то я и выбрала для отдавания. Но сначала ничего не получалось: я начинала ржать в самые неподходящие моменты. Собственно, и сама процедура произошла не в саду под осыпающимся цветом черемухи, а в доме. Мы ушли туда, когда и его, и меня уже начало здорово разбирать и колотить мелкой дрожью. Я, как всегда, выбрала лучшее, то есть лучшего. От благоговения он медлил, и в результате я завелась, а он не перегорел. Силушка в нем была первобытная. И получилось все не больно, даже с желанием. И дальше мы просто не расцеплялись почти месяц. И мама заметила, и одноклассники… Мне было наплевать. Я не собиралась ничего скрывать. А он тем более. А потом Сергея посадили…

Он избил физрука. Физрук, немолодой, здоровенный дядечка, всегда лапал девчонок, когда подсаживал на канат или требовал исправить осанку Взгляд при этом у него был такой отсутствующий, что просто не верилось, что взрослый человек делает вот это! Обычно нас с парнями разводили в разные стороны огромного спортзала: они играли в баскетбол, пока у нас была гимнастика, или наоборот. Поэтому пацаны и не видели, как какая-нибудь из нас вдруг покрывалась краской или пулей вылетала в коридор — прореветься. Никто никогда на эту маленькую слабость учителя не жаловался. Кому надо было связываться? А в этот раз физрук проехал ладонью по моей груди и еще подоткнул ладонь сзади почти между ног. Хан ошивался рядом. Он теперь ходил за мной все время. По-моему, он и сам не замечал, что ходит за мной. И своим звериным каким-то зрением он углядел и движения преподавателя, и выражение моего лица. Замять историю было невозможно: Хан бил его при всех, сломал ребро, размесил лицо в кровь…

На суде и у следователя все девочки про замашки физрука смолчали. Все, кроме меня. И хотя на суде я почти кричала, пытаясь объяснить, что были смягчающие обстоятельства — были же! — конечно, меня никто слушать не стал. Избиение было признано зверским, шокирующим. Я всегда — и до этого, и после — знала за Сергеем эту скрытую, замкнутую в его мощном теле ярость, которая горела всегда ровным тигриным пламенем. Тогда с физруком она единственный раз при мне вырвалась наружу. А когда мы встретились восемь лет спустя, он научился сдерживать эту силу.