Женское время, или Война полов

Зара напряглась и, взяв карандаш и свою рабочую тетрадь, перерисовала в нее странные, словно арабские, буквы.

— Вы знаете, что это значит? — спросил Акопян.

— Нет.

— Попробуйте узнать. Посмотрите еще раз. Только вдумчиво, пожалуйста.

Зара опять подняла руки над черным конвертом — она поняла профессора. Тот, кто писал это слово, вольно или невольно спроецировал на бумагу мысленный образ предмета или понятия, обозначаемого этими значками-буквами.

В комнате воцарилась тишина.

Зара, сняв с глаз темную повязку, держала руки над конвертом. На самом деле и конверт тут был ни к чему, дело было не в визуальной защите спрятанного в нем нерусского слова. Она почувствовала, как от напряжения у нее заломило пальцы и как от них протянулись к запечатанному конверту почти зримые лучи. Теперь она не только ясно видела каждый штрих в этих непонятных значках, но и каждую пору бумаги, на которой эти буквы были написаны, каждую нить бумажной ткани.

— Минутку! Не жгите конверт! — воскликнул Акопян.

Зара улыбнулась — действительно, она так увлеклась, что, наверно, ее руки стали светиться. Она ослабила напряжение, и вдруг…

— Стул! — сказала она, буквально увидев под рукой проекцию этого стула.

— Стоп! Не расслабляйтесь! Какой стул? Опишите! — требовательно выкрикнул Акопян.

— Из темного дерева… — медленно сказала Зара, закрыв глаза и поводя руками над конвертом так, словно поворачивала увиденный над буквами стул. — Гнутая спинка… Потертое сиденье… Да, сиденье из черного потертого дерматина… Желтые заклепки… Раз, два, три… Восемь заклепок, а одной не хватает… Дырка вместо нее… Все! — Она изможденно откинулась к спинке кресла, этот эксперимент отнял у нее почти все силы.

— Минутку… — Акопян уже нервно рвал контрольный конверт, запечатанный сургучной печатью начальника Центра Свиридова. — Дело в том, что не я составлял вам это задание. Иначе вы могли считать перевод этого слова с моего мозга. Поэтому человека, который писал это слово, нет в этой комнате, я еще вчера отправил его в Томск. Посмотрим, какой стул он имел в виду… — С этими словами Акопян извлек лист бумаги из контрольного конверта, развернул его и прочел: — Стул из кабинета Свиридова. Инвентарный номер 784-ФЦ.

Акопян посмотрел на Зару.

— Да, — сказала она виновато. — Там и правда была инвентаризационная бирка под сиденьем. Но у меня уже не было сил прочесть номер. Извините…

— А вы когда-нибудь были в кабинете Свиридова?

— Нет.

— Секунду. — Акопян снял трубку внутреннего телефона, сказал: — Коммутатор, мне Свиридова, срочно… Товарищ полковник, это Акопян, здравствуйте. У вас в кабинете стоит стул с инвентаризационным номером 784-ФЦ. Скажите охране, чтобы его бегом притащили сюда, в шестую лабораторию. Зачем? Потому что, кажется, это уже музейная вещь! Срочно, товарищ полковник, а то я сам за ним примчусь! — И, положив трубку, Акопян нервно забегал по лаборатории. Потом вдруг сказал: — Нет, я не могу! Я сейчас описаюсь от страха! — И под хохот своих сотрудников действительно убежал в туалет.

А стул, который принес в лабораторию любопытный Свиридов, оказался точь-в-точь таким, каким его «увидела» Зара, — коричневый, из гнутого вишневого дерева, с восемью латунными заклепками вокруг черного и потертого дерматинового сиденья и с дырочкой на месте отсутствующей девятой заклепки.

— Сегодня с вас шампанское, а с меня армянский коньяк! — сказал Акопян полковнику Свиридову. — И этот стул я увожу в Ереван! Как реликвию!

— А в чем дело?

— А в том, дорогой, что только что произошло открытие века! Зара прочла слово на языке, которого никогда не учила!

— И только? — разочарованно сказал Свиридов. — Да они тут таких открытий каждый день по сотне делают! Стульев не напасешься! А я-то думал!.. — И с этими словами он решительно потащил стул обратно в свой кабинет.

Но армяне, конечно, знали цену своего открытия. И стали проверять его в сотнях опытов, все усложняя и усложняя задачу: уже не по-армянски были написаны слова, запечатанные в конвертах, а по-венгерски, по-румынски и даже по-корейски. То есть Акопян заставил участвовать в экспериментах всех экстрасенсов-иностранцев, находящихся в Центре. Но и этого ему было мало, вскоре вместо одного слова, обозначавшего простейший символ — стул, кувшин, ботинок, — появились целые предложения, написанные Акопяном армянской вязью или Цоем по-корейски. И Зара должна была увидеть над этим текстом картинки-проекции тех пейзажей, которые видел автор текста в момент письма.

Конечно, и ее захватила эта работа. Да так, что она забывала об усталости, о своем положении невольницы, о Шикалине, который, слава Богу, отвязался от нее и переключился на прибывшую из Польши Анжелу, и даже о весне, которая уже раздела тайгу от снега и вовсю озеленила деревья. Она вышла из рамок жесткого самоконтроля, она превратилась в такую же трудоголичку, как большинство обитателей Центра.

А когда она научилась справляться и с текстами на иностранных языках, Акопян положил перед ней в конверте не бумагу и не газету, а нечто совершенно странное.

— Что это? — спросила Зара.

— А что вы видите?