Жены и дочери

Он вернулся; увидев Молли вновь, подумал, что ей время его отсутствия могло показаться и не столь долгим; его обуял прежний страх, что она может укорить его за переменчивость. В итоге этому молодому джентльмену, столь уверенному в своих силах, столь трезвомыслящему во всем, что касалось науки, было нелегко заговорить с Молли о том, как он надеется на ее ответную любовь; он мог бы и вовсе стушеваться, но ему пришла счастливая мысль в самом начале разговора показать ей тот самый цветок, выбранный ею из букета. Остается лишь воображать, как очаровательно описала бы эту сцену миссис Гаскелл, проживи она подольше, – а в том, что сцена была бы очаровательна, нет никаких сомнений: в особенности то, что делала Молли, как выглядела, что говорила.

Роджер и Молли женаты; если один из них все же счастливее другого, так это Молли. Мужу ее не приходится черпать средства из небольшого состояния, которое должно перейти к сыну несчастного Осборна, – он стал профессором в одном из крупных научных учреждений и вполне в состоянии обеспечить свою семью. Сквайр почти так же счастлив этим браком, как и его сын. Если и есть пострадавшая сторона, так это мистер Гибсон. Однако у него появился партнер, и теперь он может время от времени ездить в Лондон, чтобы провести несколько дней с Молли и «немного передохнуть от миссис Гибсон». О том, как сложится после замужества жизнь Синтии, автор особо не распространялся, да тут действительно почти нечего добавить. Впрочем, миссис Гаскелл рассказала одну забавную и очень характерную историю. Однажды, когда Синтия с мужем гостили в Холлингфорде, мистер Хендерсон впервые узнал из случайного замечания мистера Гибсона, что родные его знакомы со знаменитым путешественником Роджером Хэмли. Синтия до того никогда об этом не упоминала. Как прелестно был бы описан и этот маленький эпизод!

Впрочем, бессмысленно рассуждать о том, что еще предала бы бумаге нежная и сильная рука, которая не создаст уже больше ни одной Молли Гибсон, ни одного Роджера Хэмли. В этой краткой записке мы упомянули все, что нам известно касательно финала книги, – предполагалось, что в ней будет еще одна глава. Соответственно, если говорить об этом романе, жалеть особенно не о чем; все, кто был знаком с миссис Гаскелл, горюют не столько об утрате писателя, сколько об утрате замечательной женщины – одной из самых мудрых и великодушных среди всех современниц. И тем не менее для нее самой ее преждевременная смерть стала истинным крушением ее писательских планов. Из романа «Жены и дочери», равно как и из дивного произведения «Кузина Филлис», написанного незадолго до того, и из «Поклонников Сильвии» явствует, что в последние пять лет своей жизни миссис Гаскелл вступила на новое поприще со всей энергией юности, что ум ее очистился от слоя глины и будто бы родился заново. Впрочем, «очистился от слоя глины» можно понять в очень узком смысле. Все умы в той или иной степени покрыты «грязной оболочкой праха», но мало найдется умов менее приземленных, чем ум миссис Гаскелл. Так оно было всегда, однако в последнее время исчез даже последний налет приземленности. Читая три ее последние, поименованные выше, книги, ощущаешь, как из жестокого, внушающего ужас мира, где пресмыкается самолюбие и смердят низкие страсти, вас переносят туда, где существуют слабость, заблуждения, долгое и горькое страдание, но где людям дана возможность прожить полноценную и благую жизнь; более того, возникает ощущение, что этот мир столь же реален, как и первый. Дух доброты, не способный ни к каким злоумышлениям, так и сияет со страниц ее книг; читая, мы вдыхаем чистое знание, которое предпочитает чувства и страсти, пустившие живые корни в умах, еще открытых для спасения, а не в тех, которым суждено сгнить, не дождавшись его. Дух этот особенно явственно ощущается в «Кузине Филлис» и «Женах и дочерях» – последних произведениях писательницы; они говорят о том, что конец ее жизни стал не нисхождением к глыбам долины, а восхождением к чистейшему воздуху вершин, стремящихся в небо.