Жены и дочери

– И что же ты сказал?

– Я дал ей наилучший совет, какой мог.

– Совет! Ты должен был утешить ее. Бедная маленькая Молли!

– По-моему, если совет хорош – это лучшее утешение.

– Зависит от того, что ты подразумеваешь под советом. Тише! Она идет.

К их удивлению, Молли вошла, всеми силами стараясь держаться как обычно. Она успела промыть холодной водой глаза, причесать волосы и теперь делала все возможное, чтобы сдержать слезы и не позволить голосу дрожать и прерываться. Она не желала огорчать миссис Хэмли видом страдания и боли. Не осознавая, что следует совету Роджера – думать более о других, чем о себе, – она, однако, именно так и поступала. Миссис Хэмли не знала, разумно ли с ее стороны начинать с новости, только что услышанной от сына, но сама была так поражена ею, что не могла говорить ни о чем другом.

– Я слышала, твой отец собирается жениться, моя дорогая? Можно узнать – на ком?

– На миссис Киркпатрик. Она, кажется, прежде была гувернанткой в доме графини Камнор. Она часто приезжает к ним; у них в доме ее называют Клэр и, по-моему, очень любят.

Молли пыталась говорить о будущей мачехе в возможно более благоприятной манере.

– Кажется, я о ней слышала. Так она, значит, не очень молода? Ну, этому так и следует быть. И вдовствует, как и твой отец. У нее есть какая-нибудь семья?

– По-моему, дочь. Но я так мало о ней знаю!

Молли опять была очень близка к слезам.

– Не беда, дорогая. Это все выяснится со временем. Роджер, ты почти ничего не ел. Куда ты собрался?

– За своим сачком. Там много такого, что мне не хотелось бы потерять. К тому же я обычно ем мало.

Это было правдой лишь отчасти. Ему казалось, что их лучше оставить наедине. Его мать обладала таким даром сочувствия, что она непременно должна была вытащить шип из сердца девушки, когда они останутся вдвоем. Когда дверь за ним закрылась, Молли подняла на миссис Хэмли заплаканные глаза и сказала:

– Он был так добр ко мне. Я постараюсь запомнить все, что он сказал.

– Я рада слышать это, милая, очень рада. Судя по тому, что он мне рассказал, я боялась, что он прочел тебе целую лекцию. У него доброе сердце, но нет той мягкости в обращении, что есть у Осборна. Роджер порой бывает резковат.

– Тогда мне нравится резкость. Она принесла мне пользу. Она заставила меня почувствовать, как скверно… о миссис Хэмли, как скверно я вела себя с папой сегодня утром!

Она встала, бросилась в объятия миссис Хэмли и разрыдалась у нее на груди. Сейчас она сокрушалась не о том, что отец ее собирается снова жениться, а о том, как ужасно было ее поведение.

Если Роджер не был мягок на словах, то был мягок в своих поступках. Какой бы неразумной и, возможно, преувеличенной ни казалась ему горесть Молли, для нее это было подлинное страдание, и он постарался облегчить его в своей собственной, весьма характерной манере. В тот вечер он установил и наладил свой микроскоп, разложил на маленьком столике сокровища, собранные им в утренних блужданиях, а затем пригласил мать прийти полюбоваться на них. Конечно, пришла и Молли, как им и было задумано. Он постарался заинтересовать ее своими занятиями, лелея и поощряя ее первый слабый проблеск любопытства, заботливо взращивая его до стремления получить более подробные сведения. Затем он достал книги на нужную тему и перевел их несколько напыщенный и профессионально специализированный язык в обычную, повседневную речь. Спускаясь к обеду, Молли не представляла себе, как прожить долгие часы до сна, часы, когда ей нельзя будет говорить о том, что единственно занимало ее мысли, так как она боялась, что уже утомила миссис Хэмли во время их дневного разговора наедине. Но время молитвы и сна наступило много быстрее, чем она ожидала: она чувствовала себя освеженной новым направлением мыслей и была очень благодарна Роджеру. И теперь ей предстояло завтрашнее утро и покаянное признание, которое она должна сделать отцу.

Но мистер Гибсон не нуждался в речах и в словах. Он вообще не питал любви к изъявлениям чувств и к тому же, должно быть, ощущал, что будет лучше как можно меньше говорить о предмете, по поводу которого между ним и дочерью явно нет полного и нерассуждающего согласия. Он прочел в ее глазах раскаяние, понял, как много она выстрадала, и ощутил при этом острый укол в сердце. Когда она заговорила о том, как жалеет о своем поведении накануне, он тут же остановил ее словами:

– Ну-ну, довольно об этом. Я знаю все, что ты хочешь сказать. Я знаю свою маленькую Молли, своего маленького глупого гусенка, лучше, чем она сама себя знает. Я привез тебе приглашение. Леди Камнор хочет, чтобы ты провела будущий четверг в Тауэрс.

– Ты хочешь, чтобы я поехала? – спросила она с упавшим сердцем.

– Я хочу, чтобы вы с Гиацинтой ближе познакомились… научились любить друг друга.

– С Гиацинтой? – недоуменно спросила Молли.

– Да, с Гиацинтой. Глупее имени я никогда не встречал, но приходится так ее называть. Я не выношу имя Клэр, как ее называют миледи и вся семья в Тауэрс. Имя «миссис Киркпатрик» звучит официально, да и произносить его нелепо, поскольку она его скоро сменит.