Жены русских царей

«Я вас для Бога прошу, отпишите о деньгах, где мне их взять? А матушка [Матрёна Балк] уже деньги отдала, только не знает, где на вас занят, понеже я слышал, что они уже ищут, куды он деньги спрятал, и как он так в милость пришёл, что вы за него стоите? И они нечто догадываются и хотят прямо ведать, и хотят прямо объявить. Вы ведаете, что сие зело худо. Ещё есть время, ежели вы ко мне указ пришлёте, где мне деньги взять? Я вас прошу для Бога, не мешкайте и сделайте поскорее, понеже он сам-мне говорил, что «ежели де я вскоре не получу, то я и не знаю, как мне ответствовать». И он говорит, что они его будут столько мучить, что он принуждён будет правду сказать. И то не добро будет. Того ради сделайте поскорее для Бога. Не имеет ли Шепелев здесь денег от императрицы, то вы пришлите указ... Прошу, не оставьте своим письмом... как то дело происходит? Вы, дядюшка, можете разуметь, о чём я с вами говорил».

Дядюшка действительно разумел, что дело зело не к добру, и деньги были возвращены; отец архимандрит обещал возвратить их через две недели с 500 руб. прибавки. Выполнил ли он обещание — не знаем.

Известно же то, что Монс, обще с сестрой и племянником, брались перевершать и вершить дела такие, какие не решался даже чинить сенат, «понеже учинило бы то в городе конфузию»[5].

Ходатайства государыниного фаворита до такой степени вызывали доверие к его силе со стороны многих персон высокого сана, что ростовский архиерей, член святейшего синода, Юрий Дашков, по смерти Стефана Яворского, решился обратиться к Монсу с следующею, в высшей степени оригинальною просьбою; она написана была в виде письма, но без подписи, и дошла до нас не вполне:

«Милостивой мой благотворитель, — писал преосвященный Георгий. — Виллим Иванович! Понеже я вашим снисхождением обнадежен, того ради покорно прошу, не оставьте нашего прошения в забвении: первое, чтоб в синоде быть вице-президентом; аще вам сие зделать, возможно, зело бы надобно нам сей ваш труд! Ежели сего вам невозможно, то на Крутицкою эпархию митрополитом, и то бы не трудно зделать, понеже ныне туда кому быть на Крутицах ищут. Того ради, извольте воспомянуть, чтоб кого инаго не послали, понеже сими часы оное дело... наноситца... (а) мне в сём самая нужда, чтоб из двух сих: или в Синод, или на Крутицы весьма надобно. А что вас так трудую, и в том не зазрите, понеже сими числы готовят в доклад; а как вы не изволите упередить, то впредь трудно будет делать, ежели кому иному зделают. Пожалуйста, потрудитесь сими часы...».

Письмо отослано на двух дорогих чалых лошадках, которые и оставлены, в виде дружеского презента, на конюшне Монса.

После подобного архипастырского принижения пред немцем «подлой породы» было бы странно удивляться молодым придворным, взросшим уже в тлетворном воздухе полуевропейского, полуазиатского двора; было бы странно, говорим мы, удивляться их «забежкам» и «заискиваниям» в Монсе. «Ранги», «жалованные деревни» и разные «вольготности» были слишком большим соблазном для птенцов; устоять против него было трудно людям, усвоившим с пороками отцов всю «нечисть», занесённую немцами-проходимцами...

Вот пред нами несколько подобных сподвижников.

Князь Андрей Черкасский вопреки указам отвиливает от службы, хочется ему побарствовать в своих вотчинах, и он «молит милостивого патрона подать ему руку помощи». А чтоб рука протянулась охотнее, заказывает для Монса дорогую бахрому (вероятно, для кафтанов), отыскивает и шлёт в подарок прекрасного иноходца с своими запасами, и проч.

Михаил Головкин, будущий кабинет-министр, в настоящее время, 1720-е годы, резидент в Берлине, делает для Монса разные закупки, высылает ему парики и т. п. вещи.

Князь Никита Юрьевич Трубецкой, молодой человек в то время, нижайше просит Виллима Ивановича показать к нему свою милость — испросить у её величества... «чтобы пожаловать меня... в обер-офицеры в Преображенский полк... за что я со всею нашею фамилию вам, государю моему, служить до смерти обещаюся...»[6].

Князь Михайло Белосельский, моряк, «не восчувствовал даже себя с радости», когда узнал из письма Монса о своём производстве в новый чин: «и то признаваю, — отвечал он «батюшке» Виллиму Ивановичу, — в этом моём повышении ваше одно милостивое ко мне старание явилось, без которого б ни в два года пожалован не был бы».

С просьбами о чине обращается к Монсу Владимир Шереметев: он обижен тем, что товарищи не хотят признать за ним ранг генерал-майора без баллотировки, почему и просит, «дабы через вас внушено было государыне о моей обиде, и чтоб её величество» и проч.

У того же величества просит похлопотать опытный интриган Пётр Михайлович Бестужев-Рюмин: ему хочется «титул тайного советника», «за которую вашу, моего государя, милость, — пишет он Монсу, — доколе жив, служить во всём к вашему удовольствию буду».

Просьба честолюбивого гофмаршала митавского двора повторяется в четырёх сряду письмах! С петровского времени табель о рангах явилась привлекательной лестницей, на которую с горячностью, заслуживающею лучшей цели, поползло всё служилое на Руси сословие.