Жены русских царей

— Она глупа! — говаривал Пётр о первой супруге. Следовательно, он прямо считал её такой царицей, «от которой пришло б ему в стыд»; итак, нужна была женщина, взросшая не в русских понятиях. Ему нужна была такая подруга, которая бы умела не плакаться, не жаловаться, а звонким смехом, нежной лаской, шутливым словом кстати отогнать от него чёрную думу, смягчить гнев, разогнать досаду; такая, которая бы не только не чуждалась его пирушек, но сама бы страстно их любила, плясала б до упаду сил, ловко и бойко осушала бы бокалы. Статная, видная, ловкая, крепкая мышцами, высокогрудая, со страстными огненными глазами, находчивая, вечно весёлая — словом, женщина не только по характеру, но даже и в физическом отношении не сходная с царицей Авдотьей, — вот что было идеалом Петра; его подруга должна была уметь утешить его и пляской, и красивым иноземным нарядом, и любезной ему немецкой или голландской речью с каким-нибудь послом ли иноземным, с купцом ли заморским, иль иноземцем-ремесленником... Понятно, что такая женщина не могла встретиться Петру в семействах бояр в конце XVII столетия; в России он её мог найти только в Немецкой слободе... Анна Монс, как ему показалось, подошла к его идеалу, она-то и сделалась последним поводом к заточению царицы.

И мы убеждены, вопреки Устрялову, что никаких более важных побуждений, кроме названных нами, не было со стороны Петра; но и их было достаточно для Петра: он отринул от своего ложа жену, даровавшую ему наследника престола.

Как бы то ни было, к великому соблазну народа, свершилось: царь развёлся с женой и затем с необыкновенной энергией начал гасить огонь мятежный.

Кремлёвские стены покрываются трупами, московские площади обливаются кровью стрельцов, восставших против «иноземческого» царя, против бояр да князей, против немцев и немецких нововведений; почти все стрельцы героями умирали за старую Русь, погребаемую Петром, недаром же и доселе народ поёт про стрелецкие казни:

Из кремля, кремля, крепка города,
От дворца, дворца государева,
Что до самой ли Красной площади,
Пролегала тут широкая дорожка.
Что по той ли по широкой, по дороженьке,
Как ведут казнить тут добра молодца,
Добра молодца, большого боярина,
Что большого боярина, атамана стрелецкого,
За измену против царского величества.
Он идёт ли молодец — не оступается,
Что быстро на всех людей озирается,
Что и тут царю не покоряется.
Пред ним идёт грозен палач,
В руках несёт острый топор;
А за ним идёт отец и мать,
Отец и мать, молодая жена;
Они плачут, что река льётся,
Возрыдают, как ручьи шумят,
В возрыданьи выговаривают;
«Ты дитя ли наше милое,
Покорися ты самому царю,
Принеси свою повинную,
Авось тебя государь-царь пожалует,
Оставит буйну голову на могучих плечах».
Каменеет сердце молодецкое,
Он противится царю, упрямствует,
Отца, матери не слушает,
Над молодой женой не сжалится,
О детях своих не болезнует.
Привели его на Красную площадь,
Отрубили буйну голову,
Что по самые могучие плечи.

В продолжении одного октября месяца 1698 г. в разные дни восемь длиннейших процессий стрельцов протянулись по улицам столицы: их везли и вели на кровавое побоище. Москва приобвыкалась к подобным картинам:

Как из славного села Преображенского,
Что из того приказа государева,
Что вели казнить доброго молодца,
Что казнить его, — повесить;
Его белые руки и ноги скованы,
По правую руку идёт страшен палач,
По левую идёт его мать родная.

Но нелегки ещё были подобные картины для русского народа, нелегко было и самому виновнику страшных зрелищ — царю Петру Алексеевичу: «От мысли о бунтовавших стрельцах, — говаривал он в это время, — гидр отечества, все уды во мне трепещут; промысля о том, заснуть не могу. Такова сия кровожаждущая саранча!»