Жены русских царей

Воркованье со стороны «сердешного друга» сопровождалось гостинцами и пересыпалось обычными шутками; между гостинцами были апельсины, цитроны (ими, как мы видели, любила угощать Петра и первый друг его сердца, Анна Ивановна Монс), «крепиш с племянником» (водка), причём предписывалось пить помалости, ради недужности любезного батюшки.

«И то правда, — отвечал Пётр, — всего более пяти в день не пью, а крепиша по одной или по две, только не всегда: иное для того, что сие вино крепко, а иное для того, что его редко. Оканчиваю, что зело скучно, что... не видимся. (Спа, 1717 г.). Дай Боже скорее! При окончании сего (письма) пьём по одной про ваше здоровье...»

«И мы, — отвечает Екатерина, — «Ивашку Хмельницкого не оставим», т. е. выпьем про ваше здравие. Хозяюшка посылала не всегда одно вино да водку: она посылала клубнику и разные запасы, как то — сельди; дарила рубашки, галстуки, шлафроки, камзол; обещала — ежели б был при ней хозяин, «то б нового шишеньку зделала бы».

«Дай Боже, — восклицал в ответ тот, — чтоб пророчество твоё сбылось!»

«Однако ж я чаю, — пишет Екатерина (апрель 1717 г., из Амстердама), — что вашей милости не так скучно, как нам; ибо вы всегда можете Фомин понедельник там [во Франции] сыскать, а нам здесь трудно сыскивать, понеже изволите сами знать, какие здесь люди упрямые...» Достойно внимания, что подобного рода шутки со стороны Екатерины, как то заявления мнимой ревности и т. п., особенно часто стали повторяться с 1717 года.

«Хотя и есть, чаю, у вас новые портомои, — пишет она в мае сего года, — однако ж и старая не забывает...»

«Друг мой, ты, чаю, описалась [о портомое], понеже у Шафирова то есть, а не у меня: сама знаешь, что я не таковской, да и стар...», а «Понеже во время пития вод, — отшучивался между прочим государь, — домашней забавы доктора употреблять запрещают, того ради я матресу свою отпустил к вам...».

«...А я больше мню, что вы оную (матресишку) изволили отпустить за её болезнью, в которой она и ныне пребывает, и для леченья изволила поехать в Гагу; и не желала б я, от чего Боже сохрани, чтоб и галан (любовник) тай матресишки таков здоров приехал, какова она приехала».

«Дай Бог мне, дождавшись, — ласкается Екатерина (в 1719 году), — верно дорогим называть стариком, а ныне не признаваю, и напрасно затеяно, что старик: ибо могу поставить свидетелей — старых посестрей: а надеюсь, что и вновь к такому дорогому старику с охотою сыщутся» и проч. в том же роде.

В каком отношении интересна дошедшая до нас переписка Петра с Екатериной относительно истории злополучного царевича Алексея Петровича? Есть ли в ней какие-нибудь указания на те злые наговоры мачехи, в которых винил её сам страдалец-царевич?

В известных до сих пор цидулках Екатерины не видно подобных козней против пасынка, но зато о нём почти и не упоминает царица; а уж и это знак недобрый, являющий если не ненависть её, то полное нерасположение к царевичу; зато своего «шишечку» Петра Петровича она постоянно называет «с.-петербургским хозяином», забывая, что в той же столице есть первенец — сын Петра, за которым и должно бы было быть это названье. Итак, если не содержание, то тон, характер переписки Петра с женой немаловажен между прочим и для истории Алексея: в общем тоне писем слышна необыкновенная любовь государя к жене, более и более обхватывающая его мощную душу, любовь, которая вела его на все жертвы ради любимой женщины.

И жертвы, чисто в духе Петра, закладываются с февраля месяца 1718 года.

Одна из процессий осуждённых некогда важнейших лиц петровского синклита следует из Москвы в Петербург, гремя цепями и поражая встречных истерзанными своими фигурами... Впереди неё едет монарх и шлёт цидулку:

«Катеринушка, друг мой сердешнинькой, здравствуй! Объявляю тебе, чтоб ты тою дорогою, которою я из Новгорода ехал, отнюдь не ездила, понеже лёд худ, и мы гораздо с нуждою проехали и одну ночь принуждены ночевать. Для чего я писал, двадцать вёрст отъехав от Новгорода, к коменданту, чтоб тебе велел подводы ставить старою дорогою. Пётр. В 23 д. марта 1718 г.».

С одной стороны, страшная жестокость, с трудом оправдываемая духом времени, современным законодательством, ещё труднее — государственными целями; с другой — тот же характер являет черты нежности, необыкновенной предупредительности и любви, обратившейся в глубокую и сильную страсть. Ввиду этого нельзя не признать в Петре характер, полный драматизма, характер цельный, мощный, заслуживающий внимания и изучения. И с каким тактом применяется к нему «сердешный друг!».

Пётр казнил сына, скасовал и скасовывает его сторонников — и вот Екатерина отводит взор его, отуманенный кровью, на картину семейного счастия: «Прошу, батюшка мой, обороны от Пиотрушки (великий кн. Пётр Петрович), понеже немалую имеет он со мною за вас ссору, а именно за то, что когда я про вас помяну ему, что папа уехал, то не любит той речи, что уехал; но более любит то и радуется, — заключает Екатерина (24 июля 1718 года), — когда молвишь, что здесь папа!»