Жены русских царей

   — Девица для великокняжеского рода должна блистать умом и красотой, — продолжал князь Курбский, относясь с презрением к выходке Семиткина. — По уму и красоте ей не надлежит раскрашивать лицо. Красота её должна быть естественной, природной и не нуждаться в дополнительных ухищрениях. Вот вам пример: мы только что видели Анастасию Романовну — сестрицу нашей хозяюшки. Никакой кисточкой никто не коснулся её бровей и никакой губкой не растирали румяна на её алых щёчках. Красоты и доброты же у неё хоть отбавляй. Сегодня я издали любовался, как она угощала яствами убогий люд или обмывала чумазых ребятишек. Только при голубином сердце можно целовать сопляков, подходивших к ней за подачками. С такой-то красоты и писана нашими предками сказка про царь-девицу. Да что и говорить! Привезите невест со всей московской Руси — другой такой не встретишь. Кто же выпьет со мной стопку за здравие боярышни Анастасии Романовны?

Все стопки были осушены до дна. Семиткин и тут показал свой кичливый, неугомонный нрав. Он даже попытался потеснить князя Курбского.

   — Ты, княже, совсем забыл о душе твоей царь-девицы, — заметил он, не глядя по сторонам из опасения встретить насмешливые взгляды. — Девица эта должна владеть такой чудесной душой, чтобы ангелы слетались с небес и играли бы ей на арфе.

   — А к твоей Варюхе слетаются с небес ангелы с арфами? — спросил один из ненавистников Разбойного приказа.

   — Слетаются, они ведь уважают кривобоких, — ответил за Семиткина другой ненавистник.

   — Моя кривобокая превосходит душой всякую боярышню!

   — Не на Анастасию ли Романовну метишь?

   — А хотя бы и так!

Напрасно Семиткин не сказал по-иному, тогда, быть может, спине его не досталось бы столько кулаков, сколько опустилось на неё разом. Откуда ни возьмись подскочил и рында Лукьяш. Он сбил Семиткина с ног и вцепился в его бороду. Произошла свалка, в которой боярские длани немало поработали. Хмельное разогрело страсти до того, что бояре перестали понимать, где правые и где виноватые. Хозяину пришлось выступить миротворцем. Последними успокоились Лукьяш и Семиткин.

   — Ты бы посоветовал великому князю Иоанну Васильевичу взять твою Варюху наверх, там кривобоких не бывало.

   — Негоже тебе, парнишка, вставлять своё слово в боярскую беседу. Знай своё место, за дверью. А то обвяжи голову мокрым полотенцем, да походи по двору, брага-то и испарится. А за бороду, за бесчестье мы с тобой сосчитаемся.

Благоразумнейшие из бояр разбились по группам. Были и такие, что осуждали Лукьяша и предупреждали, что до гробовой доски Семиткин не забудет нанесённого ему бесчестья.

Охмелевших не было больше в хоромах князя Сицкого. Один за другим, понемногу они разобрали свои посохи и горностаевые шапки и при помощи Касьяна добрались до своих возков.

Хоромы опустели. Лукьяш чувствовал свою вину, но как её исправить? В угнетённом состоянии духа он отправился к маме и повинился в своей горячности. Мама всплеснула руками, да так и застыла. Шутка сказать: вырвать у самого начальника Разбойного приказа половину бороды! Отомстить! Впору и в Литву бежать — и убежал бы, но это значит никогда больше не увидеть любимую подругу детства!

Мама пошла по обыкновению в теремок своей Насти — поправить на ней одеяльце, перекрестить и пожелать ей приятного сна.

   — Мама, о чём шумели бояре? — спросила Настя, целуя руку мамы.

   — Да вздумали потешиться над христопродавцем Семиткиным.

   — А Лукьяш тоже тешился?

   — Уж и не спрашивай! Спи, родная, да хранит тебя Господь! Не знаю, что предпринять и как быть. Я выговаривала ему, а он одно твердит: на жаровню пойду, а Настю не трогай.

   — А разве меня обижали?

   — Равняли с кособокой Варюхой.

   — Какой Лукьяш глупенький!

   — По-своему-то он неглупый, а только ты спи, угомонись. Нечего глаза пялить, смотри на Владычицу. Завтра-то по великопостному нужно молиться у Михаила Архангела.

ГЛАВА II

Наутро, с первым великопостным звоном, вся убогая и вся счастливая Москва обратилась к Божьим храмам отмаливать мясопустные прегрешения. Народ шёл волнами по всем направлениям: к Михаилу Архангелу, к Пречистой, к Рождеству Христову, в Чудов и к Благовещенью с его девятью золочёными главами и с крестом на большой главе из чистого золота.

Ранее всех разошлись по храмам юродивые и те неопределённого состояния москвичи, которым очень нравилось, не будучи причислеными к духовному классу, носить подрясники и скуфейки. За ними последовал купеческий класс с прихлебателями. Наконец, к Благовещенью направились боярские семьи в тёплых возках, а более одухотворённые семьи — пешком, несмотря на дальние расстояния.

Обитатели усадьбы князя Сицкого пешком тоже направились к Благовещенью. Впереди шёл рында Лукьяш в сопровождении мамы, нёсшей несколько тёплых вещей на случай, если Настенька озябнет. За молодёжью следовали княгиня Сицкая с сестрой, а далее вся дворня.

Шли степенно, не роняя ни одного не значащего слова.